Ничего не отвечаю на это. Он продолжает посмеиваться, но больше занят тем, что, прикрываясь этим, усиленно размышляет. Знаю эту его манеру — разводить в разные потоки то, что на поверхности и демонстрируется другим, и то, чем в этот момент на самом деле занят основной объем его мозга. Его надо очень хорошо понимать, чтобы увидеть это. Понимать и любить. Сука!

— Хорошо. Езжай в этот твой кино-гадюшник. Но держись в гуще народа. Одна по подворотням и темным углам не бегай. И ежли что, звони мне.

— Куда? Ты ж телефон…

— А этот чем плох?

Крутит у меня перед носом мобильником плененного мной парня.

— Пока попользуюсь им. Опять-таки, глядишь, кто-нибудь интересный на него позвонит.

Егор набирает мне, чтобы определился номер, а потом уходит в гараж. Перед этим сообщает, что с пленниками нашими разберется сам, чтобы я об этом не беспокоилась, после чего хмуря брови еще раз раздает указания: куда ходить, как глядеть, с кем сидеть… Все как всегда.

Уже поздний вечер. Наше кино-сообщество по большей части в гостинице. Сегодня ночных съемок не запланировано, так что скоро все сползутся в гостиничный бар и будут куролесить до полночи, эпатируя местных аборигенов дикими криками и не менее дикими выходками. Стараюсь пробраться к себе в номер незамеченной. Мне надо о многом подумать. Но дойти не успеваю. Я еще в гостиничном коридоре, когда звонит телефон. Папа.

— Маша — краса наша, как дела?

— Как сажа бела.

— Что так? Давай спою, глядишь повеселеешь.

— Спой.

Смеюсь.

— Что поделываешь?

— Стою перед выбором. То ли пойти лечь спать, то ли выпить.

— Спать, — тут же постановляет папа.

— Выпить, — на ушко шепчет Яблонский, и я подпрыгиваю от неожиданности.

Папа начинает прощаться — к нему, похоже, кто-то пришел. Мне тоже неловко говорить под неотвязным взглядом Яблонского. А он не отходит ни на шаг. Как только завершаю разговор, тут же ухватывает за руку. Что ему надо-то? Хочет лично завершить то, что не сумели сделать те двое, кому он меня заказал? Упираюсь было, но он почти умоляет. И тон такой… Не понимаю. По идее злиться должен, что я цела, опасаться, что что-то пошло не так, что-то сорвалось, а он сияет как начищенный пятак.

— Пошли. Я хочу всем кое-что показать, заодно и выпьешь в моей безо всякого сомнения приятной компании.

Тащит за собой в бар. Здесь уже толпа. На стуле, как на трибуне, возвышается сильно поддатый осветитель. Странная профессиональная особенность, подмеченная мной за проведенное среди киношников время: именно осветители выделяются среди прочих представителей творческих киношных профессий особой тягой к спиртному. Этот, по фамилии Царев (ударять строго на первом слоге!) — человек в киношной среде известный. Его фамилия стоит в титрах такого количества действительно неплохих фильмов, что можно только позавидовать. И при этом пьёт он страшно… А как выпьет актерствовать мужика тянет. Вот и сейчас: стоит на стуле и громогласно декламирует: