— В вытрезвителе, что ли? — сострил белобрысый и сам же рассмеялся.

— Не в вытрезвителе, дурак, а в отделе кадров, — тихо сказал я, когда дверь за гостями закрылась. — И мне сообщили по секрету, что с завтрашнего дня всех белобрысых идиотов будут увольнять. Ты под номером один в этом списке, Серега.

Впрочем, я забыл про белобрысого уже через минуту. Меня занимало другое. Я встал под душ и стал медленно закручивать кран с горячей водой, пока не перекрыл ее совсем. После этого я выдержал секунд двадцать и с диким воплем выпрыгнул на кафель.

Затем последовали две чашки крепкого кофе. И тогда я попытался вспомнить все — от начала и до конца.

Черта с два. Последовательной цепочки слов и событий у меня не получилось. Так, отдельные эпизоды. Начало и конец каждого тонули в густом тумане. Все равно, что смотришь фильм не целиком, а десять минут из начала, десять минут из середины и десять минут финала. А потом твоей фантазии предоставляется широкий простор для придумывания связей между увиденными кусками. Моя фантазия куда-то отлучилась по делам, и между воскрешенными в памяти эпизодами оставались большие вопросительные знаки. И я ничего не мог с этим поделать.

Все начиналось с фразы:

— Чего уставился, рожа?

Вопрос адресовался мне — Под рожей, как нетрудно догадаться, также подразумевался я. Но в тот момент мне непросто было до такого додуматься. Я сидел за столиком в дальнем углу бара и чувствовал легкое покачивание, словно на прогулочном теплоходе. Топливом для этого теплохода послужили двести граммов водки (охлажденная «кристалловская») и несколько стаканов розового грузинского вина. Не так уж много. Но мне хватило. Я чуть навалился грудью на стол, глупо улыбался и смотрел прямо перед собой. Потому что сил повернуть шею в сторону не было. Да и смысла в поворотах не было. Я все равно не соображал, что именно вижу перед собой. Это и сыграло со мной шутку. Для кого-то смешную, для меня — нет.

В баре (я и вправду не помнил его названия, а также обстоятельств, которые занесли меня именно в это заведение) было людно, и я еще удивлялся, почему за мой столик никто не подсаживается.

Теперь-то мне понятно, что мало кто захочет иметь соседом пьяного типа со странной улыбкой во всю рожу, который к тому же раскачивается из стороны в сторону. Того гляди впечатается мордой в стол. Я бы с таким рядом не сел.

А уж после того, как меня спросили: «Чего уставился, рожа?», народ стал потихоньку линять из-за соседних со мной столиков. Чуть погодя я понял, почему.

Я понял это, когда сфокусировал свой утомленный взгляд на человеке, задавшем мне этот не слишком вежливый вопрос.

О, эта была та еще глыба. Это был тот еще матерый человечище. Он сидел, но был примерно одной высоты с людьми, которые стояли за его спиной у стойки бара. Его кулаки показались мне в тот момент идеально квадратными. А пальцы, толщиной в хорошую сардельку, из тех, что подают в столовой мэрии, а не в школьной столовой, пальцы были украшены массивными перстнями. Как бы пьян я ни был, но и то моментально догадался, что перстни имеют не только художественную ценность, но и вполне практическую. От них остаются следы на лице. Или на других частях тела, куда приложится кулак этого человека.