Подавая пример, достал из полевой сумки банку консервов, кусок хлеба, пакетик сахара. Кто с охотой, а кто бурча, стали выкладывать на расстеленное полотенце свои запасы. Я положил полбуханки хлеба одним из первых. Кто-то жевал еще быстрее, не торопясь присоединяться к общему котлу.

— Смотри, не подавись, — насмешливо проговорил капитан.

Боец закашлялся, а все засмеялись. Еды оказалось довольно много. Капитан сразу отложил половину и приказал мне:

— Положи в вещмешок. Как фамилия, сержант?

— Гордеев, — ответил я, вставая, и неожиданно добавил: — Саня… пулеметчик.

Снова раздался смех. Саня-пулеметчик! Как по уставу чешет. Кличка приклеилась ко мне на то время, пока мы добирались до санбата и пока я там находился. А в тот пасмурный мартовский день мы жадно поглощали наш скромный обед. Делили харчи поровну. Мне достался ломоть хлеба, на одном конце которого лежали две мелкие рыбешки из консервов «бычки в томате», а на другом — горка желтоватого сахара.

Сорок километров прошли за два дня. Очень торопились. Нас подгонял гул артиллерии и немецкие самолеты. Самолеты налетали дважды. Первый раз группу не заметили и бомбили большой обоз. Второй раз один из «Юнкерсов-87» погнался за нами. Мы успели спрятаться в перелеске, но отставший раненый боец был убит пулеметной очередью. Похоронить его мы не смогли.

В конце пути повезло, подвернулась попутка, а то бы мы и третий день топали. Настолько выбились из сил, что свалились в палатке и заснули, даже не ужиная. Началось лечение. У меня подозревали остеомиелит — воспаление костного мозга. Слово «мозг» не на шутку испугало. Чувствовал себя плохо, держалась высокая температура, по ночам бредил. Врачи говорили, что слишком рано выписали из госпиталя. К счастью, остеомиелита я избежал. Руку снова резали, чистили рану. Когда она более-менее зажила, меня оставили на месяц при санбате.

Хотя на участке нашей дивизии шли так называемые бои местного значения, раненых поступало много, особенно с осколочными ранениями. Поганая штука — осколки. Привозили ребят, сплошь издырявленных железом. Рентгена не было, часто осколки нащупывали с помощью обычной металлической спицы. Наркоза постоянно не хватало, давали морфин, спирт. Кричали во время операции так сильно, что я не выдерживал, пытался уйти подальше от операционной. Я считался временным санитаром, меня сразу начинали искать. Санитарам работы всегда хватало. Выносили раненых, тазы с отрезанными руками и ногами. Идешь, а женщины тебя останавливают, достают из тазов окровавленные бинты для стирки и повторного использования. Нагляделся всяких ужасов. Как люди от заражения и перитонита умирали, как плакали, очнувшись от наркоза, безногие или безрукие парни и мужики. Изредка видел ребят без обеих ног с одной рукой или с отчекрыженными руками-ногами. Их называли «самовары». Лежали как не в себе, обколотые морфином. Вскоре «самоваров» отправляли в госпиталь. Говорили, что большинство из них умирают. Сказать откровенно, мы им не выздоровления желали, а легкой смерти. Кому ты без рук-ног нужен?