— А что я? Неправду, что ли, сказал? Все спрашивают: за что воюем, с кем воюем? — виновато оправдывался Вовка. Замолкли, но не расходились. Вдруг прозвучал голос Вареника:

— Кольку з першого взводы вбили. Вин «зеленых» прикрывал, а воны курей в торбы пхалы.

— Что, не так? — чуть не взвизгнул Вовка.

— Да так, все так! — спокойно сказал вошедший в палатку Зубов. Он появился за спинами сидящих солдат, все резко обернулись на голос, но никто на этот раз не скомандовал: «Взвод, смирно!» На него смотрели десятки вопрошающих с болью глаз. Чуть сфальшивишь сейчас, погаснут глаза, отвернутся или потупятся и никогда уже больше не взглянут на тебя с надеждой. А как ты поделишься с ними своими отчаянными мыслями, терзающими тебя денно и нощно? Как распишешься перед ними в бессилии осмыслить свою дурацкую миссию на этой чужой земле?

Подполковнику легче: он тебе и выспится, и на тебя изольет свой «благородный» гнев: «Распустил подразделение!» А ты один на один перед этими «вверенными» тебе глазами, в которых сейчас светятся встревоженные души твоих родных соотечественников, по-детски беспомощно ждущих твоего авторитетного слова. Знать бы это слово! Политотдел на что уж речистый, и то заикается. Заело его на одном: «Интернациональный долг!» Да каждый из нас, тот же Губин, готов его выполнить до конца. Отчего же сами афганцы его не выполняют?

— Решаем не мы, Губин, — всему взводу сухо сказал Зубов. — Наше дело выполнять приказы и не рассуждать, нравятся они нам или нет. С кем и как воевать — дело большой политики.

Не любил Зубов это выражение — «большая политика». Оно всегда ему напоминало «большую дубинку». А никуда не денешься: пришлось хвататься за нее и прихлопнуть излишне любопытствующего Губина. Да и остальных заодно. Профилактически. Чтобы в следующий раз «умнее» были и не задавали «глупых» и неудобных вопросов.

У Зубова дернулась щека, как от оскомины, он взглянул на часы и решил как-то разрядить тягостную обстановку:

— Ого! Уже через десять минут нам надо быть в политотделе, Губин. Не забудь полотенце, мыло, щетку.

— А это зачем? — искренне удивился Вовка. И только когда весь взвод захохотал, догадался, на что намекал взводный.

Потеря сына на Каир-Хана повлияла по-особому. Все окружение страшилось его ненависти. В гневе он страшен, но и беззащитен. «Полезет напролом, угробит все племя», — шептались между собой старейшины. Но он, наоборот, замкнулся. Не выходил за свой дувал, сидел целыми днями, вздыхая и перебирая четки.

— Господин, господин, — просунул голову из-за занавески слуга, — там делегация. Говорят, от Хекматияра.

— От Хекматияра? — встрепенулся Каир-Хан. — Зови в дом немедленно. Да позови старейшин и командиров групп.

Посол Хекматияра, высокий и худой старик, со своими тремя чернобородыми красавцами вошли в дом с понурой головой, показывая всем своим видом, как они скорбят и разделяют неизбывное горе отца.

Затем, после подробных расспросов о здоровье, посол нащупал тропку к своему делу.

— Семь лет уже воюем с советскими оккупантами. Какое тут здоровье? Кстати, ты не забыл, Каир-Хан, что через неделю как раз будет седьмая годовщина прихода на нашу землю шурави?