— Тогда я вам все скажу как на духу, — промолвил Збышко — Езжу я, как видите, всюду, куда надо, говорю вот с вами, ем, пью, как все люди, но, по совести, неладное что-то со мною творится, не могу я взять себя в руки. Одна тоска да печаль на сердце у меня, одни горькие слезы, сами они льются из глаз!

— С чужими тебе будет еще тяжелей.

— Нет! — сказал Збышко. — Видит Бог, совсем я зачахну в Богданце. Сказал, не могу — значит, не могу. На войну надо мне, в битве я скорее забудусь. Чует мое сердце, что как исполню я свой обет и смогу сказать этой спасенной душе: «Все сделал я, что тебе обещал», — станет мне легче. А так — нет! Вы меня в Богданце и на привязи не удержите.

В горнице после этих слов Збышка стало так тихо, что слышно было, как муха пролетит.

— Чем в Богданце чахнуть, пусть лучше едет, — промолвила наконец Ягенка.

Мацько заложил руки за голову, как всегда делал в минуту тревоги, и с тяжелым вздохом сказал:

— Эх, Господи милостивый!

— А ты, Збышко, — продолжала Ягенка, — поклянись, что не останешься здесь, коли Бог тебя сохранит, а к нам воротишься.

— Отчего же мне не воротиться, я, разумеется, и в Спыхов заеду, но не останусь здесь.

— А коли ты про Дануську думаешь, — понизив голос, продолжала девушка, — так мы ее гроб в Кшесню перевезем…

— Ягуся! — воскликнул растроганный Збышко.

И в порыве восторга и благодарности упал к ее ногам.

Старый рыцарь непременно хотел ехать со Збышком в войско князя Витовта, но тот и слышать не хотел об этом. Он настаивал, что поедет один, без людей, без повозок, с тремя конными слугами, из которых один повезет припасы, другой оружие и одежду, а третий медвежьи шкуры для спанья. Напрасно Ягенка и Мацько умоляли его взять с собой хоть Главу, сильного и верного оруженосца. Збышко уперся на своем, он говорил, что ему нужно забыть горе, которое его точит, а оруженосец своим присутствием будет напоминать ему обо всем, что было, что миновало.

Перед его отъездом держали совет о том, как быть со Спыховом. Мацько советовал продать Спыхов. Он говорил, что несчастливая это земля, ничего она никому не принесла, кроме горя и мук. Много богатств было в Спыхове, начиная от денег и кончая доспехами, конями, одеждой, кожухами, ценными мехами, дорогой утварью и стадами, и Мацько в душе лелеял надежду укрепить этими богатствами Богданец, который был ему милее всех прочих владений. Долго держали совет; но Збышко ни за что не соглашался на продажу.

— Как же мне продавать кости Юранда? — говорил он — Ужели так отплачу я ему за все милости, которыми он осыпал меня?

— Мы обещали тебе перевезти прах Дануси, — сказал Мацько, — что ж, можно перевезти и прах Юранда.

— Да, но здесь он лежит с отцами, а в Кшесне без отцов ему будет скучно. Возьмете Дануську, останется он вдали от дочки, а возьмете и его, отцы останутся одни.

— Не знаешь ты, что Юранд на небе всякий день видит своих, ведь отец Калеб говорит, что он в раю, — возразил старый рыцарь.

Но ксендз Калеб был на стороне Збышка.

— Душа в раю, — вмешался он в разговор, — но плоть на земле до Страшного Суда.