– И еще моя мужская сила, – сказал он и резко согнул руку в локте, изображая член, но, возможно, и с целью стимулирования кровообращения. Доктору это показалось переходящим границы пристойности. Дон Сабас слегка подпрыгнул на ягодицах.

– Вот почему я помираю над этими листками со смеху, – продолжал он. – В них пишут, что мои сыновья не пропускают ни одной девчонки, созревшей в наших краях, а я говорю на это: они сыновья своего отца.

Доктору Хиральдо удалось уйти только после того, как он выслушал историю бесконечных любовных похождений больного.

– Эх, молодость! – воскликнул под конец дон Сабас. – Счастливые времена – тогда девка шестнадцати лет стоила дешевле телки!

– Эти воспоминания повысят содержание сахара в вашей крови, – предупредил врач.

Рот больного широко открылся.

– Наоборот, – возразил он, – они помогают мне больше, чем ваш проклятый инсулин.

Врач вышел на улицу с впечатлением, будто по жилам дона Сабаса циркулирует теперь крепкий бульон. Но мысли его вернулись к анонимкам. Уже несколько дней подряд слухи о них доходили до его приемной. Сегодня, после визита к дону Сабасу, он вдруг осознал, что последнюю неделю не слышал никаких других разговоров.

В следующий час он побывал еще у нескольких больных, и все они говорили о листках. Он выслушивал их без комментариев, с равнодушной усмешкой на лице, но на самом деле пытался что-то понять в этой истории.

Врач уже направлялся домой, когда размышления его были прерваны падре Анхелем, выходившим из дома вдовы Монтьель.

– Как ваши больные, доктор? – спросил его падре Анхель.

– Мои-то выздоравливают, – ответил врач. – А как ваши, падре?

Закусив губу, падре Анхель взял врача за локоть, и они пошли вместе через площадь.

– Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Да просто есть некоторые сведения, – ответил доктор. – Я слышал, что среди ваших больных началась серьезная эпидемия.

Падре Анхель отвернулся – как показалось врачу, намеренно.

– Я только что говорил с вдовой Монтьель, – сказал он. – У бедной женщины совсем сдали нервы.

– Может быть, совесть? – предположил врач.

– Ее преследуют навязчивые мысли о смерти.

Хотя дома их были в противоположных концах городка, падре Анхель проводил доктора до самой приемной.

– Серьезно, падре, – снова заговорил врач, – что вы думаете об этих листках?

– А я о них не думаю, – сказал падре. – Но если вам обязательно надо знать мое мнение, то я бы сказал, что они плод зависти нашему образцовому городку.

– Даже в Средневековье мы, медики, не ставили подобных диагнозов, святой отец, – отозвался доктор Хиральдо.

Они стояли перед его домом. Медленно обмахиваясь веером, падре Анхель уже второй раз за этот день сказал, что не следует придавать событиям важность, которой у них нет. Доктора Хиральдо охватило глухое отчаяние.

– Откуда у вас такая уверенность, падре, что все написанное в листках – ложь?

– Я бы знал из исповедей.

Доктор холодно посмотрел ему в глаза:

– Значит, все гораздо серьезней, если даже вы ничего не знаете.

К вечеру падре Анхель обнаружил, что в домах бедняков тоже говорят о листках, но по-другому, чаще всего просто посмеиваясь. После вечерней службы, мучимый неотступной головной болью (он приписал ее съеденным в обед фрикаделькам), падре без аппетита поужинал. Очередной фильм был в списках среди запрещенных цензурой, и впервые в жизни, отбивая двенадцать звучных ударов, испытал темное чувство злорадного торжества. Голова просто лопалась от боли, он поставил за дверью, на улице, табуретку и открыто сел наблюдать, кто, не считаясь с предупреждением, войдет в кинотеатр.