Между тем Пиксарет, словно быстрокрылый ангел мщения, летел из конца в конец вдоль фронта своей армии и указывал на виновных, которых он распознавал безошибочно.

Никому из них не удалось скрыться. Униаке и его мик-маки, прибывшие из Трюро, своими не знающими пощады руками снимали скальпы с пособников Залиля, с морских разбойников, на счету которых была гибель «Единорога», шлюпки Юбера д'Арпентиньи и взрыв на шхуне «Асмодей».

Анжелика, Марселина и Иоланда вместе с губернатором и интендантом продолжали стоять на крыльце дома.

— А если они захотят разделаться с герцогиней? — проговорил маркиз. — Они быстро узнают, где прячется эта бесноватая.

— Они не войдут сюда, — сказала Анжелика. — Я поговорю с Пиксаретом.

Все напряженно вслушивались в несущиеся отовсюду стоны ужаса, боли, предсмертной агонии, перемежающиеся победными кликами и редкими ружейными выстрелами.

Все пространство перед домом пока оставалось пустым. Можно было подумать, что индейцы решили обойти стороной центр опустевшего поселка.

Вдруг на небольшом пятачке этого пространства появилась одинокая фигура человека. Весь в черном, он бродил, словно потерянный. Пройдя несколько шагов, он как-то странно, будто во сне, огляделся. Отвесные лучи полуденного солнца, отражаясь в толстых стеклах его очков, то и дело вспыхивали огненными точками. Все узнали в нем секретаря герцогини, бумагомарателя Армана Дако с его тяжелым, чувственным подбородком и постоянной улыбкой, убийцу Кроткой Марии.

Он продолжал растерянно улыбаться и, увидев на крыльце , людей, неуверенным шагом направился к ним. Они невольно отпрянули назад.

— Уходите отсюда! — крикнула Марселина. — Если вам дорога жизнь, бегите в форт. Индейцы вас уже ищут… В ответ раздался самодовольный смех.

— Я уже пуганый! Только все это не правда!

— Нет, правда! Послушайте, вы что, не понимаете? Если индейцы вас схватят, считайте, что вы мертвец.

— Зачем им меня убивать?

— А затем, что вы преступник, — прокричала ему Анжелика. — Вы убили Кроткую Марию, столкнули ее со скалы. Вы не раз убивали в угоду своей госпоже-Дьяволице.

Он выпрямился, красный, надутый, как индюк.

— Я всегда служил благим делам, в угоду великой божьей славе.

В этом безумном самооправдании было что-то отталкивающее. Чувствуя приближение своего смертного часа и неминуемой кары, он отвергал мысль о побеге, который означал бы признание его тяжких грехов. Чудовищная спесь как бы сковывала его, заставляя отвергать предупреждение об опасности так же, как в течение всей своей жизни он отвергал предупреждения совести и постепенно оказался в плену безумной страсти к страшной женщине, своей госпоже.

Когда индейцы ворвались на площадь, он спрятался за Анжелику и, бросившись к ее ногам, цепляясь за ее одежду, стал умолять спасти его.

— Оставь его нам! — сказал Пиксарет грозным голосом.

Два дикаря схватили его за запястья и волоком оттащили в сторону. Пиксарет высоко поднял зажатый в кулаке нож и, упершись коленкой в затылок своей жертвы, другой рукой ухватил писаря-убийцу за редкие волосы.

Раздался душераздирающий вопль.