И тут меня будто током ударило: я его узнала. Это был тот самый солдат с рыночной площади, тот, который видел, как я украла апельсин. С минуту я остолбенело, не отрываясь, смотрела на него.

Немец опять помахал рукой. Отблески света с экрана, освещая лицо, провели под глазами, под скулами щек черные зловещие тени.

Я бросила нервный взгляд на Кассиса, но брат был слишком увлечен разговором с Хауэром, ему было не до меня. Немец же по-прежнему выжидающе на меня смотрел, легкая улыбка играла на губах. Он стоял несколько поодаль от сидящих. Сигарету держал за кончик, пряча в округленной ладони; на освещенной коже руки темно выделялись кости. В военной форме, а китель расстегнут. Сама не знаю почему, но это меня приободрило.

— Поди сюда, — тихо сказал немец.

Я онемела. Рот словно забило соломой. Рада бы бежать, да в ногах уверенности не было. И тогда я, вскинув подбородок, двинулась к нему.

Немец усмехнулся, снова затянулся сигаретой.

— Ты та девочка с апельсином, верно? — спросил он, когда я подошла поближе.

Я не отвечала.

Похоже, на мое молчание он и внимания не обратил.

— Ты шустрая. И я в детстве был такой. — Он полез в карман и вынул какой-то предмет в серебряной бумажке. — На! Тебе понравится. Это шоколад.

Я с подозрением взглянула и буркнула:

— Не надо.

Немец снова усмехнулся:

— Хочешь сказать, апельсины тебе больше по душе?

Я молчала.

— Помню, у реки был сад, — тихо сказал немец. — В деревне, где я жил. Там были такие крупные, такие темные сливы, каких я больше нигде не видал. Вокруг высокая изгородь. Хозяйские собаки шныряют. Все лето я пытался подобраться к тем сливам. Чего только не перепробовал! Ни о чем больше думать не мог.

Голос у него был приятный, с легким акцентом, глаза посверкивали сквозь пелену сигаретного дыма. Я на него поглядывала с опаской, не смея шевельнуться, прикидывая, издевается он надо мной или нет.

— Да к тому же краденое всегда слаще, ты как считаешь?

Теперь я точно знала, что издевается, глаза у меня негодующе вспыхнули.

Немец, верно, заметил выражение моего лица и засмеялся, не убирая руки с шоколадкой.

— Да ладно, Уклейка, бери! Представь, что ты ее стянула у бошей.

Шоколадка наполовину была растаявшая, я поспешила ее съесть. Это был настоящий шоколад, не белесый, крошащийся во рту эрзац, который мы иногда покупали в Анже. Немец насмешливо наблюдал, как я ем, а я косилась на него по-прежнему подозрительно, но с нараставшим любопытством.

— И достали все-таки? — спросила я наконец с полным ртом шоколада. — Ну, сливы эти?

Немец кивнул:

— Добыл, Уклейка. До сих пор помню их вкус.

— И не застукали?

— Что было, то было. — Усмешка стала грустной. — Я столько их съел, что меня стало рвать, тут меня и накрыли. Ну и всыпали мне! Но все-таки я своего добился. Ведь это главное, верно?

— Ну да, — кивнула я. — Победа это здорово. — Я помолчала. — Так вы поэтому никому не сказали про апельсин?

Немец пожал плечами:

— А зачем? Это не мое дело. К тому же у зеленщика их много. Что для него один апельсин!

Я кивнула.

— У него и грузовик есть! — сказала я, вылизывая серебряную бумажку, чтоб ни крошки шоколада не пропало.