Ренетт застыла, как завороженная:
— Смотри, какие туфельки!
Ее лицо, прижатое к грязному стеклу, пылало восторгом и восхищением. Я поняла, что мы с ней видим разное, что моя сестра все равно видит перед собой все кинозвездное, роскошное: нейлоновые чулки, настоящий мех, сумочки из крокодиловой кожи, пышные страусиные перья, бриллианты в ушах и изысканные прически. Рен в блаженном восторге приговаривала:
— О-о-о-о! Посмотри, какая шляпка! О-о! Какое платье!
Мы с Кассисом к ее восторгам остались глухи. Брат не сводил глаз с коробок, которые приехали на четвертом мотоцикле. Я не сводила глаз с Томаса.
Он стоял слегка поодаль от остальных, облокотившись о стойку бара. Вот сказал что-то Рафаэлю, тот принялся выставлять стаканы с пивом. Хейнеман, Шварц и Хауэр уселись за свободный столик у окна, и тут я заметила, как старый Гюстав вдруг с отвращением пересел со своим стаканом на другой конец зала. Прочие посетители вели себя так, будто уже вполне привыкли к подобным визитам, даже раскланивались с немцами, когда те шли через зал, а Анри теперь уже пялился на новых женщин, даже когда те расселись за столиком. Меня внезапно охватило торжество оттого, что Томас был без сопровождения. Некоторое время он постоял у стойки, беседуя с Рафаэлем, и я могла как следует рассмотреть и выражение его лица, и его небрежные жесты, и лихо сдвинутую набок пилотку, и расстегнутый, наброшенный поверх рубашки китель. Рафаэль говорил мало, лицо напряженно-вежливое. Казалось, Томас чувствовал его неприязнь к себе, но это его скорее веселило, чем злило. Чуть насмешливо он поднял свой стакан и вьгпил за здоровье Рафаэля. Аньез принялась бренчать на рояле какой-то вальсок, с силой плямкая в высоких октавах западающими клавишами. Кассису это наскучило.
— Да ну их, — бросил он вяло. — Поехали домой!
Но мы с Ренетт так и прилипли к окну; ее манили яркие огни, драгоценные украшения, хрусталь, дым сигарет из изящных лакированных мундштуков в пальцах с ярко накрашенными ногтями. Меня… да, конечно же, Томас! И не имело значения, происходит что-то или нет. Мне достаточно было смотреть только на него одного и грезить. Особая прелесть состояла в том, что можно вот так, втайне им любоваться. Можно, приложив округленные ладони ребром к грязному стеклу, заключить в них его лицо. Можно прильнуть губами к окну и вообразить, что они касаются его кожи. Остальные трое немцев пили больше его; толстяк Шварц держал на коленях женщину, рукой забираясь все выше и выше ей под юбку, пока не обнажился темно-коричневый верх чулка и розоватая, поддерживающая его подвязка. Еще я заметила, что Анри подобрался к немцам поближе, вожделенно поглядывая на женщин, истошно взвизгивавших при каждой отпущенной шутке. Игроки за карточным столом прервали игру, уставившись на немцев, а Жан-Мари, который, как видно, остался при самом большом выигрыше, двинулся через зал и как бы невзначай подошел к Томасу. Кинул деньги на потертую стойку, Рафаэль подал еще стаканы. Томас бегло оглянулся на группу пьющих и улыбнулся. Возник короткий разговор, которому полагалось быть незаметным тем, кто намеренно за Томасом не следил. Казалось, что только я засекла их деловую операцию: улыбку, приглушенный разговор, клочок бумажки, метнувшийся на стойку бара и тотчас же исчезнувший в кармане Томаса. Меня это не удивило. Томас торговался со всеми. Был у него этот дар. Так мы стояли и пялились часа два. По-моему, Кассис начал клевать носом. Томас немного побренчал на рояле, Аньез пела, но я с удовольствием отметила, что он проявляет мало интереса к женщинам, которые ластились к нему, заигрывали с ним. И гордость за него переполнила меня. Томас не льстится на дешевку.