— …чтобы пламя, — я делаю большой глоток отвара и чувствую, будто над глазом у меня что-то лопнуло — … прогнало страх перед темнотой и растворило тени греха, — старательно выговариваю я. Мне становится жарко, но я продолжаю, слова толкаются во мне.

— В настоящий момент что-то уже происходит, — говорю я, хрипло, — но еще большее должно произойти в будущем…

— Лесик, — говорит Витя, — у тебя кровь, из носа…. Ты ляг. К тебе нужно приложить холодную воду. Мама!!!

Я вижу, как шлепают в чашку яркие капли. Кухня покачивается и тонет во влажной темноте…

— А что-то ты выпил? — мрачно вопрошает бабушка, стоя надо мной — облепленным мокрым и холодным полотенцем.

— Бургундское! — отвечаю я из-под компресса. — И теперь у меня икота.

За столом слышен взрыв смеха. Бабушка вздыхает.

— Фигели-мигели, — говорит она и, наклонясь надо мною так, что я слышу, как стучит ее сердце, шепчет.

— Те, на мо́сте, не шуткуют Лесик. Такое.

Распрямившись, она произносит в сторону стола.

— Найдите мне лучину, пора запаливать Пророчество…

…Если долго смотреть на Саламандру, можно сфиксовать[63], — продолжила бабушка.

— Это почему? — делая движение в сторону тахты, спросил я.

— Они отруйные[64]. Такое, — авторитетно замечает она.

— Мухоморы тоже, — отзываюсь я крадучись, чтобы прилечь на тахту, но наступаю на внешне безмятежную Ваксу.

— Вот пойди, найди мушемор и смотрите друг на друга доскону[65], — беззлобно сказала бабушка, прослушав Ваксин вопль. — А Саламандра — враг желаний.

— Любых? — спросил я, мостясь на тахте.

— Та тема подождёт, — резюмировала бабушка. — Отдохнешь позднейше.

Мы стали разгружать сумку. Первым делом бабушка пхнула мне в руки селедку. Затем достала и развернула пакет. Отголосок величия кухни в подвале на Ормянской пронесся над нашей штопаной скатертью.

Неимоверное количество пирожков извлекла бабушка из этого пакета, шесть банок с майонезом, при этом три баночки с синей крышкой, кулек с десятком лимонов, россыпь пакетиков с ванилью, такую же пачку — с корицей, туго набитые пакеты с изюмом — три сорта, шоколад кусками, какао «Серебряный ярлык», копченых кур (три!) в промасленной бумаге, головку сыра похожую на красное ядро, яблоки, очень ароматные, маленькую пачку кофе в тускло-коричневой глянцевой бумаге и под конец — пакет чая «Бодрость».

Бабушка почесала переносицу.

— Интересне, — сказала она, — очень интересне. Лесик, то может, тебя надо было там принести в жертву? Никогда больше не ходила бы за покупками…

— Я худой, — нервно сказал я. — Какая из меня жертва?

— По весу, — беззлобно сказала бабушка. — Обещаю подумать, слово гонору.

Тем временем обертка пакета во время нашего спора съёжилась и с тихим шипением обернулась дымом.

— Очень, очень интересне, — прокомментировала бабушка и взглянула на меня с оценкой во взоре.

— А на что ты Лесик, колыхаешь сльонзя? Он и так прекрасно спит, — спросила она.

— Буду приносить его в жертву, — зло буркнул я.

— Кому? — осведомилась бабушка.

— Себе, — пискнул я и бросил несчастную селедку на стол. — Жертва!

Кулек порвался. Селедки, словно радуясь, вылетели из него, как летающие рыбы, украшая пятнами от рассола все вокруг.