Потом отец поднялся, передал корзину мальчику; нагнувшись, поднял три конца телячьей шкуры вместе с попавшей на нее землей и прямо со шкуры ступил в стремя. Угнездившись верхом, втащил шкуру, положил ее на луку седла и задом отвел коня от капкана.

— Ну что, сумеешь повторить? — спросил он.

— Да, сэр. Думаю, да.

Отец кивнул:

— Эколс, бывало, даже подковы с лошади снимал. Специальные такие тапки из коровьей шкуры к копытам привязывал. Оливер говорит, когда Эколс ставил капканы, он наземь не ступал вовсе. Прямо так их и устанавливал, не спешиваясь!

— Как же это он умудрялся-то?

— А вот черт его знает!

Мальчик сидел, держа плетеную корзину на колене.

— У себя пристрой, — сказал отец. — Если следующий будешь ставить сам, она тебе понадобится.

— Да, сэр, — сказал Билли.

Установив к полудню еще три капкана, они встали на перекус в роще мэрилендского дуба у истоков распадка Кловердейл-Крик. Устроились полулежа и ели бутерброды, поглядывая через ущелье на горы Гваделупе и на юго-восток, где через горные отроги переплывали облака, тенями наползая на широкую долину Анимас-Вэлли, за которой в голубой дали смутно маячили горы Мексики.

— Думаешь, сумеем ее поймать? — спросил сын.

— Если б не думал, меня б тут не было.

— А что, если она уже попадалась в капканы или еще каким-нибудь боком с ними сталкивалась?

— Тогда поймать ее будет трудно.

— А ведь у нас тут, пожалуй, и нет волков-то — кроме тех, что из Мексики забредают! Правда же?

— Да вроде бы.

Поели еще. Доев последний бутерброд, бумажный мешок из-под съестного отец сложил и сунул в карман.

— Ну, ты готов? — спросил он.

— Да, сэр.

Когда уже по территории усадьбы ехали к конюшне, навалилась зверская усталость: тринадцать часов они были в пути. Последние два часа ехали в темноте, дом тоже стоял темный, и только кухонное окошко светилось.

— Иди в дом, садись ужинать, — сказал отец.

— Да я ничего еще…

— Давай-давай. Конями я тут сам займусь.

Говорят, черту государственной границы волчица пересекла примерно на тринадцатой минуте сто восьмого меридиана; перед этим в миле к северу от границы перебежала старое шоссе Нейшнз-роуд и вверх по руслу ручья Уайтвотер-Крик двинулась на запад, все дальше в горы Сан-Луи, затем, свернув по ущелью к северу, преодолела хребет Анимас-Рейндж и, перейдя долину Анимас-Вэлли, оказалась в горах Пелонсийос. На ляжке свежая отметина — едва успевшая зарубцеваться рана в том месте, куда еще в горах мексиканского штата Сонора две недели назад ее укусил супруг. Он укусил ее, потому что она отказывалась его бросить. Потом стоял с передней лапой, зажатой железными челюстями капкана и рычал на нее, пытался прогнать, заставить встать и уйти, а она легла, чуть отступя от того места, куда его еще пускала цепь, — и ни с места. Скулила, прижимала уши, но не уходила. Утром приехали люди на лошадях. Стоя в сотне ярдов на откосе, она смотрела, как он встал им навстречу.

Неделю она бродила по восточным отрогам Сьерра-де-ла-Мадейры.^>{7} Когда-то ее предки в этих местах охотились на верблюдов и первобытных карликовых лошадок. А ей еды перепадало маловато. Здесь давно уже едва ли не всю дичь повыбили. И чуть не все леса свели, скормили ненасытным топкам паровых похверков — машин для измельчения руды. Так что волки здесь давно переключились на домашнюю скотину, чья дурость, впрочем, до сих пор повергает их в изумление. Истошно мыча и истекая кровью, на подламывающихся ногах коровы бросаются невесть куда по горному лугу, ревмя ревут и путаются в ограждении, волоча за собою проволоку и выдернутые столбы. А фермеров послушать, так это волки будто бы настолько озверели, что режут домашний скот с жестокостью, которой раньше было вроде не заметно, когда они охотились на лесную дичь. Коровы словно пробуждают в них какую-то особенную ярость. Будто волки мстят им за нарушение старинного порядка. Несоблюдение старых обрядов. Природных правил.