– Гости мои дорогие! – сказал Бобрец. – Я, признаться, К ученым разговорам не приучен. Простой порубежник, чего уж там. А вот придет братишка – он у меня, ученым и звездочетом будучи, к умным мыслям имеет прямое касательство. ним и стоит такой разговор заводить. А мы уж давайте – как после честной баньки, идет? Он подпер широкой ладонью щеку и запел:
Он пел чистым и звонким, печальным и сильным голосом, и все сидящие за столом замерли, а песня лилась, и река, спокойная, могучая река, подхватившая Анастасию, уносила ее куда-то к иным берегам, где догадки становились истинами, а истины стоили того, чтобы служить им всю оставшуюся жизнь, ни о чем не сожалея. Она пригорюнилась, подумав с щемящей тоской, что еще не сделала в жизни ничего такого оказывается, чем бы могла похвалиться, чем бы стоило гордиться. Украдкой покосилась по сторонам – Капитан сидел нахмуренный и серьезный, на реснице у Ольги блестели слеза.
– А ну! – Бобрец хлопнул по столу ладонями. Подпрыг. нули, зазвенев, кубки. – Огорчил я вас, гости дорогие? Пора и развеселить!
Он выбрался из-за стола и пошел в пляс по горнице, с прихлопом и притопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую голову, то разбрасывая руки, то подбочениваясь одной и закинув другую на русый затылок, – большой красивый человек в большом красивом тереме. Капитан не выдержал. Встал. У него получалось хуже, но он старался, как мог, и пол гудел под их сапогами, они разошлись всерьез. Анастасия тоже ощутила жгучее желание пройтись вот так в танце, красиво и гордо, как плыла вокруг мужчин Алена, придерживая концы неизвестно откуда взявшегося платка.
Однако осталась сидеть – знала, что у нее так не получится, а потому не хотела расстраивать их пляску жалким подражанием. Но тянуло... Дверь распахнулась, и кто-то весело закричал с порога:
– Воевода, врагов пропляшешь!
– Одно ухо спит, другое службу несет! – Бобрец остановился, отдуваясь нарочито тяжело. – Поплясали... Ну, Иваныч, молодцом. Не умеешь, но стараешься. А вот это и есть мой ученый братишка, который скоро дыру в небе проглядит, все звезды сочтет и в книгу запишет, как которой прозвище.
Брат был хоть и младший, но ростом не ниже старшею и не уже в плечах, только лицо тоньше и глаза выдают человека, привыкшего читать много и долго, – в них отражение той глубины, что порождают, тысячекрат отразившись в глазах, мудрые рукописные строки. Анастасия знала такие глаза – у книжников в Империи. Правда, те были грустнее – быть может, оттого, что книг в Империи было мало, настолько, что это толкало многих, как шептались, к запретным и грешным поступкам – самим писать книги.
– Звездочет Елизар, – сказал Бобрец-младший. – Как вас зовут, знаю уже. Что глаза таращишь, Родя? Твои конники жен и друзей имеют, а жены – соседок. За пять улиц от вас еще рассказывают, что княжна Анастасия одолела дракона, а на соседней – уже прошел слух, что она всех канальщиков загнала в канал да так и велела там сидеть, пока не поумнеют... Что народ, прямо скажем, принимает с одобрением. Правда, верю я этому мало – с Каналом так просто не справишься, тут потрудиться предстоит... Так, княжна?