Едва его голова со стуком ударилась о землю, как балушитер ступил между двумя огромными деревьями, которые росли так близко друг к другу, что, казалось, он протиснулся меж ними, как мышь проскальзывает в узкое отверстие в стене. Нашим взорам предстала открытая поляна, где трава росла так же густо, как хлеба в поле, а на ней играли пятна солнечного света, ярко-золотые, без примеси зеленого оттенка. Здесь, под пологом цветущих виноградных лоз, и воздвиг свой трон Водалус. Случилось так, что именно в ту минуту он восседал на нем рядом с шатленой Tea и вершил суд над своими подданными.

Иона ничего этого не видел, потому что все еще лежал на дне паланкина, перерезая кинжалом веревку на руках. Но я, видевший все, встал во весь рост на вогнутой, колышущейся спине балушитера и держал в руке меч, красный до самой гарды. Сотни лиц разом повернулись в мою сторону, среди них – лица сидевших на троне экзультанта и его подруги. И в их глазах я узрел то, что видели они: огромный зверь с окровавленной фигурой наездника без головы, и я, возвышавшийся за его спиной, в угольно-черном плаще, с обнаженным мечом.

Если бы я спрыгнул и попытался бежать или заставил балушитера прибавить скорости, скорее всего меня бы убили. Но я не сделал ни того, ни другого. Движимый тем чувством, что снизошло на меня, когда я лицезрел давным-давно умерших людей среди отходов штолен и вечные деревья, я остался стоять на месте. Балушитер, которым теперь никто не правил, твердо рысил вперед (приспешники Водалуса расступались, давая ему дорогу), пока не уперся в высокий помост с навесом. Тогда зверь встал как вкопанный, мертвец скатился с него на помост к ногам Водалуса, а я, свесившись с паланкина, плашмя ударил животное мечом – сначала по одной, затем по другой ноге, и оно подогнуло колени.

На лице Водалуса появилась тонкая усмешка, в которой разом отразилось несколько ощущений, но одним из них, может быть, самым явственным, было удовольствие.

– Я послал своих людей поймать человека, который отрубает головы, – проговорил он. – Похоже, им это удалось.

Я отсалютовал мечом, подняв рукоять на уровень лица, как нас учили делать, когда кто-нибудь из экзультантов приезжал посмотреть на казнь в Большом Дворе.

– Сьер, они доставили вам человека, который не позволяет рубить головы, – было время, когда твоя собственная могла скатиться на свежеразрытую землю, если бы не я.

Он взглянул на меня более внимательно – на лицо, а не на меч и плащ, и чуть погодя произнес:

– Да, ты и был тем юнцом. Неужели это случилось так давно?

– Довольно давно, сьер.

– Мы поговорим об этом наедине, а сейчас я должен вернуться к делам. Стань здесь. – Он указал на землю слева от себя.

Мы с Ионой слезли с балушитера, которого увели два конюха. Оставалось ждать и слушать, как Водалус отдает приказы, разрабатывает планы, карает и жалует. Все это заняло не меньше стражи. Я думал о том, что вся хваленая пышность человеческих построек – колонны и арки – всего лишь попытка воплотить в мертвом камне стволы и кроны леса. Здесь мне казалось, что между ними почти нет разницы, кроме той, что одни – серые или белые, а другие коричневые и зеленые. Потом я решил, что теперь знаю, почему все воины Автарха и бесчисленные вассалы экзультантов не смогли одолеть Водалуса: он занимал самую неприступную крепость Урса, гораздо более внушительную, чем Цитадель, с которой я ее сравнивал.