До середины 1950-х годов они могли происходить (не считая действий приходящей в упадок в подполье УПА) только в эмиграции. Но даже люди из этой среды были запуганы террором, действовавшим в СССР. В течение межвоенного периода украинские националистические политики, даже в изгнании, не теряли ощущения реальности благодаря тесным контактам с издавна проживавшим в Польше, Чехословакии и Румынии украинским населением. Особенно в первое послевоенное десятилетие жизненно важному общению препятствовал непроницаемый «железный занавес». Эмигрантские политики поначалу главным образом работали с украинцами (их, вероятно, было за миллион), оказавшимися в западных зонах оккупации в Германии и Австрии. Но «нормальная» политическая реакция в этой среде была приглушена принудительной репатриацией. Даже сегодня неясна причина этой англо-американской политики, которая оставляла, однако, лазейку: лицам, которые жили на территориях, аннексированных Советским Союзом в 1939 году или позже, разрешалось оставаться в западных зонах. Другими словами, только украинцы, которые могли выдать себя за западноукраинцев, имели возможность избежать советского контроля:

«По условиям Ялтинских соглашений политика США подразумевает репатриацию в Советский Союз всех претендующих на советское гражданство, чьи претензии принимаются советскими властями. На практике это означает… что советские граждане, проживавшие на советской территории в границах до 1939 года, репатриируются независимо от индивидуальных пожеланий… Это противоречит политике США, способствовавшей автоматической репатриации лиц балтийских национальностей… поляков, хорватов и словенцев… и словаков».[828]

Репатриация не только принесла личные трагедии, но и повлияла на будущее националистической эмиграции. Так как огромное большинство восточных украинцев было возвращено в СССР, западноукраинцы стали численно доминировать в лагерях перемещенных лиц, где эмигранты обычно жили три-четыре года после окончания войны[829]. Кроме того, восточные украинцы остались в лагерях только потому, что сказали лагерному начальству, будто они из Западной Украины. Даже когда репатриация прекратилась, беженцы испытывали понятное недоверие к намерениям союзнических властей. В результате восточные украинцы стали зависеть от западноукраинских соотечественников, которые легко могли их выдать. Согласно широко распространенным слухам, западноукраинские националисты использовали угрозу таких разоблачений, чтобы заставлять восточных украинцев служить националистическому делу. Известно, что иногда националисты прибегали и к насилию, чтобы контролировать администрацию лагеря и иметь монополию на пропаганду.[830]

В этой борьбе верх одержали сторонники Степана Бандеры, известные после войны как ОУН-Р (революционная), которые сумели привлечь на свою сторону самых молодых галичан из националистической эмиграции, что сделало их сильнее группировки Мельника (известной к тому времени как ОУН-С – солидаристы). Но у Мельника были важные опорные центры, особенно во Франции, где Олег Штуль (когда-то советник при партизанах Боровца) был главным представителем ОУН-С по связям с печатью.