На всякий случай он повернул в сторону улицы, где находилась парикмахерская. Но, зайдя за первый же дом, перешел на другую сторону и, немного выждав, пристроился к группе солдат и провожающих их женщин, вернулся на перрон.
Как хорошо, что он едет домой!
Бальк закурил, хотя врач и запретил ему. Потому что разрывной пулей оказалось задето легкое. А это серьезно. Правда, не так, как ночная атака русских, пусть даже и без артподготовки, и ограниченными силами, но все же — атака, и именно на том участке, где твой Schpandeu, как ни крути, главное действующее лицо. Так что можно и покурить. Ему подарили целых две пачки «Юно»! По фронтовым меркам — целое состояние. Все-таки фюрер Великой Германии заботится о своих доблестных солдатах.
Да, теперь, думал Бальк, когда я вернусь в свою роту, старик обрадуется. «Ты вернулся! — скажет он, глядя из-под кустистых бровей, как смотрит на солдат, которых особенно ценит. И тут же всучит обмотанный лентами тяжелый Schpandeu. — Он давно ждет тебя, сынок». И прикажет в течение двадцати четырех часов подобрать второго номера из нового пополнения. Ветеранов не даст. Да те и сами не пойдут. И вовсе не потому, что он слишком молод, чтобы заставлять солдата, воевавшего под Вязьмой и Калугой, без конца протирать затвор, набивать патронами ленты и следить, чтобы каждый сидел в ячейке правильно, чтобы в коробку не попал песок. Просто те, кто побывал в боях, хорошо знают, что такое пулемет. У него слишком много врагов: миномет, противотанковое орудие на прямой наводке, снайпер, крупнокалиберный пулемет противника. А в последнее время иваны наладились стрелять по пулеметным расчетам из противотанковых ружей. От такой пули со стальным сердечником невозможно укрыться даже за штабелем мешков, наполненных песком.
Бальк курил, прислушиваясь к реакции легких на табачный дым. Под горлом накапливался ком, он щекотал, но не беспокоил. Рядом стояла группа отпускников с нашивками мотопехотной дивизии «Великая Германия». Эти парни и здесь, на перроне, чувствовали особое положение. Разговаривали громко, оглушительно и нарочито заразительно смеялись своим шуткам. Вокруг были свалены целые горы чемоданов, чемоданчиков и разнокалиберных баулов. Как будто настоящие повозки выкатились на перрон и образовали затор, сгрудившись в беспорядке вокруг людей, стоявших в ожидании эшелона. Целые обозы! Что ж, хорошее настроение было логичным и понятным. Солдаты ехали с фронта. Они возвращались из России. «Великая Германия» дралась где-то на юге, под Харьковом, в районе Ахтырки. Почему их занесло сюда, на север? Видимо, здесь родина этих счастливчиков, догадался Бальк. Последняя пересадка перед домом.
Он пускал перед собой синие кольца дыма. Этому занятию его научил Штарфе. Удивительное дело, с унтер-фельдфебелем он воевал всего ничего, а вспоминает его чаще, чем кого бы то ни было. Обаяние личности? Бальк вспомнил эту фразу, суть которой когда-то заинтересовала настолько, что он проштудировал несколько книг и погрузился в философские трактаты, которые нашел в университетской библиотеке. Все, что он узнал и смог постичь, менее всего подходило к его бывшему первому номеру. Но тем не менее Бальк испытывал к погибшему товарищу и наставнику именно эти чувства. И тут ничего не поделаешь, в конце концов понял он. Все надо вначале пережить, потом придет осмысление. В том числе и всего того, что мы натворили на Востоке. И что еще натворим и с Европой, и с Германией.