Е. Чазов, с. 137.

Дело в том, что в последние годы жизни Брежнев (и это я видел собственными глазами) и физически, и интеллектуально был не в состоянии руководить партией и страной, тем более руководить единолично. Хотя и публично, и в кулуарах поддерживалась (да и сегодня пропагандируется некоторыми людьми) обратная версия, удобная кое-кому, поскольку снимает с них ответственность. Однако по мере ухудшения состояния здоровья Брежнева (очевидного для всей страны и всего мира) эта версия принимала все более анекдотичный вид. В то же время нельзя сказать, что кто-то вертел им, как хотел, а сам Брежнев вообще перестал играть какую-то роль. Ситуация была более сложной и запутанной, более драматичной для такой великой державы, как наша.

В. Печенев, с. 152.

Мы понимали, что напряжение съезда (XXV), работа на пределе сил не пройдут для Брежнева даром и что в ближайшее время следует ожидать «разрядки», которая может привести к глубоким изменениям в состоянии его здоровья и личности. Однако так, как это произошло — быстро, с необычайной для него агрессией,  — даже я не ожидал…

Часов около 11 вечера, когда я вернулся домой, раздался звонок, и я услышал необычайный, почему-то заикающийся голос Рябенко, который сказал, что со мной хотел бы поговорить Брежнев. Я ожидал слова благодарности, но вместо этого услышал труднопередаваемые упреки, ругань и обвинения в адрес врачей, которые ничего не делают для сохранения его здоровья, здоровья человека, который нужен не только советским людям, но и всему миру. Даже сейчас мне неприятно вспоминать этот разговор, в котором самыми невинными фразами было пожелание, чтобы те, кому следует, разобрались в нашей деятельности и нам лучше лечить трудящихся в Сибири, чем руководство в Москве. Последовало и дикое распоряжение, чтобы утром стоматологи из ФРГ, которые изготавливали ему один за другим зубные протезы, были в Москве. В заключение он сказал, чтобы ему обеспечили сон и покой… Именно с этого времени — времени после XXV съезда партии — я веду отсчет недееспособности Брежнева как руководителя и политического лидера страны, и в связи с этим — нарождающегося кризиса партии и страны.

Е. Чазов, с. 143.

Четыре года спустя, в апреле 1979 года, Леонид Брежнев вновь встречал меня в аэропорту Шереметьево. На этот раз все было скромнее. Уже без школьников. Это был рабочий визит. Я гадал, приедет ли Брежнев в аэропорт или же пришлет кого-нибудь вместо себя, так как слухи о плохом состоянии его здоровья распространялись во всем мире. Он часто отменял визиты к нему из-за рубежа.

Через иллюминатор самолета я сразу увидел его — в сером пальто и фетровой шляпе с шелковой лентой. Рядом с ним — Громыко и сотрудники МИДа.

Мы садимся в громадную черную машину Брежнева, и кортеж неспешно направляется в Москву. Наши переводчики сидят напротив нас. У меня теперь новый переводчик. Молодая женщина русского происхождения Катрин Литвинова… Она старательно поджимает колени, чтобы не задеть нас. Леонид Брежнев с некоторым удивлением разглядывает ее смазливое личико со светлой кожей славянки. Ее акцент, несомненно типичный, ласкает слух.