«Все, надо к психиатру, – решил Денис. – И жене позвонить наконец. Пусть приедет с детьми. Пусть будет как всегда. Тепло, уютно, немножко шумно… Пусть».

Мобильник остался в кармане пальто, Денис решительно пошел в прихожую и засунул руку в карман. Хотел набрать знакомый номер, но телефон в его руке вдруг взорвался призывной трелью так, что писатель чуть не выронил его. Звонила Маргарита.

– Ну что, как наши дела, талантливый мой? – раздался в трубке ее бодрый голос.

– Паршиво! – вырвалось у него поневоле.

– Надеюсь, твои все живы и здоровы? – после паузы с неподдельным участием осведомилась «боевая подруга», и он обрадовался этому участию.

– Спасибо, с ними все хорошо. – Дениса стало понемногу отпускать. – А я не могу себя в кучу собрать никак. В голове чехарда… сны идиотские… какая-то ерунда с самого утра творится…

– В голове? – почему-то уточнила Маргарита.

– В реальности! – ответил он нервно и замолчал. Маргарита тоже молчала, а когда нарушила молчание, ее голос звучал как-то виновато:

– Прости меня, это моя вина. Я тебя, наверно, совсем вымотала, трудяга мой… Вот что, давай пересечемся? Выходи скоренько, я на машине.

– В смысле… – не понял Денис, – что случилось?!

– У меня ничего, – ответила Маргарита, – а твой голос и правда меня пугает. Какой-то он потерянный. Тебе сейчас нельзя одному быть, я же тебя знаю, – тон ее сейчас был деловит и сдержан; это успокаивало. – Сегодня я тебя и пальцем не трону, клянусь. Мешать не буду. Накормлю, напою, спать уложу. Как Баба-яга добра молодца. Считай меня сестрой… нет, лучше и вправду Бабой-ягой. Каргой. Баньки вот только нет, зато есть джакузи. Но это после работы. Я знаю, после чего ты засыпаешь особенно хорошо. После семи-восьми написанных страниц…

И это была истинная правда, с которой не поспоришь. Денис для очистки совести заглянул в себя и спросил, сможет ли он сейчас писать дома? Нет. Явно нет. Пустота, маета, одиночество. А может, позвонить жене? Да, он соскучился, конечно… но осознание собственной вины удерживало его и…

Не просто удерживало – бесило, выводило из себя, словно внезапно зачесалось где-то внутри, там, где не почешешь. Это было очень непривычное ощущение. Словно он опутан по рукам и ногам и не может сделать ни шагу без оглядки на кого-то. А этот кто-то тебе всем своим видом и даже присутствием транслирует: «Ну и негодяй же ты, Вишняков. И добро бы просто негодяй – хуже того, ты тряпка, бесхарактерная сволочь». А что может быть хуже несвободы и чувства вины?! Особенно когда они поселяются внутри тебя и постепенно разъедают. Да и перспектива посидеть в уютной тишине за ноутом, вместо того чтобы срываться в ночи в дачный поселок…

– И знаешь, – продолжал голос Маргариты, – давай-ка ты уже попробуешь начать то, что все время откладывал. Я понимаю, тема серьезная. Но ведь не заказ какой-нибудь, не Олаф ради денег и славы. Это ведь твоя идея, твой chef-d’œuvre, нечто, идущее из самих потаенных глубин души! Подумай, сколько ты уже вложил в эту книгу, сколько бессонных ночей, исписанных и исчерканных тетрадей… сколько мучений и терзаний души, в конце концов! Значит, это настоящее, всамделишное. Потому что настоящее творчество – оно только так и приходит, через муки, через боль и страдания. Не мне тебе об этом рассказывать. А теперь-то ты мучаешь себя попусту какими-то мелочами и бытовыми проблемами. Подумай, может быть, именно они не дают тебе писать о… главном? О том, о чем столько думал бессонными ночами? О тех вопросах, что не давали тебе покоя? И не дают сейчас. Именно на ту тему, что кажется тебе сейчас вывернутой наизнанку. Да ты сам себя выворачиваешь, сопротивляясь самому же себе. Просто начни. Ты же знаешь, главное – начать, вступить в бой, ввязаться в драку, потом ведь все будет писаться само собой. И придет твой долгожданный драгоценный покой. Делай то, к чему зовет твоя природа. Природа – она такая. Птица не может не петь, писатель не может не писать, вот и пиши. Как говорится, встань, возьми постель свою и ходи…