Самым страшным для меня было убедиться в том, что Вера делает вид, что верит мне, как в тех замедленных стриптизах маски Любви, когда жертва все глубже насаживается на крючок, полагая, что мы хотим ее обмануть.

– Да, конечно. Эли уделает его, этого козла… но я не брошу ее.

– Но он далеко не всегда похищает другую девушку, когда у него уже есть одна… – привела я довод.

– Если он сделал это однажды, то может и повторить.

– Понимаю, – сказала я, колеблясь. Но единственным, что я на самом деле понимала, было то, что на этот раз не смогу удержать сестру, и это заставляло меня чувствовать себя неуверенной, зависимой от всего, что она мне ни скажет, а это, в свою очередь, выводило меня из себя. – Но ты в любом случае не должна была входить ко мне без предупреждения! Я прекрасно знаю, что сама дала тебе код от двери, но ведь эта квартира под прикрытием… Ты совершила серьезную ошибку.

Этот упрек, естественно, не был лучшим средством, чтобы ее успокоить. Вера, присев на корточки, чтобы собрать осколки родительской фотографии, снова возмутилась:

– Эта квартира – уже не твоя квартира под прикрытием! Ты ушла с работы, разве не так? Скоро ты уберешься отсюда. Кроме того, мне хотелось, чтобы ты знала: тебе не удалось обвести меня вокруг пальца. Сегодня утром я сказала Падилье, что, пока Элиса не вернется живой и здоровой, я буду выходить на охоту каждую ночь, нравится ему это или нет. А он мне говорит: «Скажи это своей сестре, это она не хочет, чтобы ты работала». И вот я здесь! Собственно, для этого я и пришла. – Она шмыгнула носом и провела рукой по лицу. – Можешь не сомневаться: я буду выходить каждую ночь, пока этот козел не выберет и меня или пока не вернется Элиса, клянусь тебе… – Голос ее дрогнул.

– Ты разбила портрет папы с мамой, – прервала я ее, сама не зная почему ощутив вдруг такую же глупую обиду, как и она.

– Ты сама их растоптала, – возразила она. – Их и память о них.

Это обвинение заставило меня действовать. И я заговорила неожиданно хладнокровно:

– Нет, я не растаптывала. Родителей убили прямо на наших глазах, Вера, когда тебе было пять лет, а мне двенадцать. А с нами сотворили такое, что мы даже не можем этого вспомнить. Мы несколько месяцев провели в больнице, и вот это время я уже помню хорошо. У тебя были разорваны барабанные перепонки, и ты не могла меня слышать. Врачи объяснили, что они лопнули от ударов. Большую часть дня ты спала, но я старалась сидеть рядом, чтобы ты могла увидеть меня, как только проснешься, а когда ты просыпалась, я разговаривала с тобой, хотя и знала, что ты меня не слышишь. Знаешь, что я говорила? Я говорила, что не сумела помочь тебе в тот раз, но что клянусь памятью наших родителей, что больше никогда-никогда в жизни не допущу, чтобы кто-нибудь тебя обидел. Я клялась, что убью любого, кто хоть пальцем тебя тронет. Нет, не убью. Что я сожру его живьем. И я старалась сдержать свою клятву. – Я остановилась. – Да, я сыграла с тобой в понедельник плохую шутку, знаю, но сделаю это снова и снова, если буду считать, что ты в опасности. Сделаю