Сели мы на берегу простой русской речки, забросили русские удочки. Вот, думаю, какая замечательная штука – жизнь, просто не нарадоваться! Сейчас наловим, думаю, к примеру, окуней или даже чудо-рыбы красноперки, сварим уху. По рецепту Авдеевой, конечно. Екатерины-то Лексеевны. Будем хлебать уху прямо из котелка, запивая шартрезом. Как же это распрекрасно, думаю, вот оно счастье. Лишь бы заклевало. Но не клюет.

Даже Баратынский, известный, я извиняюсь, рыбак и тот задремал. А Тургенев все места меняет, по берегу мечется, рыбу ищет.

И вдруг, гляжу, у меня поплавок повело вбок. А потом бух – и он ушел под воду. Удилище выгнулось дугой. Я тащу, а оно еле идет. Чувствую, тяжелая, зараза. Скорее всего, думаю, сома-убийцу тянем. Много историй про них доводилось слышать. Шалят они в этих краях, озоруют не по-детски. То баб крепостных под воду утащат, то телегу с лошадью, не говоря уж про мелочь всякую вроде чаек и гусей. Даже одно время подумывал поэму написать «Онегин с Ленским против сомов-убийц», но не сложилось, другим увлекся.

И вот, значит, темная спина над водой показалась. Вмиг проснувшийся Баратынский бросился в воду. Чтобы в воде бороться с рыбой и, в конечном счете, победить. А я головой верчу, чтобы, значит, Тургенева разглядеть. Где он там шатается и почему помогать еще не бросился.

И вдруг вижу – идет в мою сторону Тургенев. А глаза у него стеклянные-престеклянные. И ружжо поднимает.

И как вжарит из двух стволов. Дробь над моей головой пролетела, ветром обдав. А потом на голову посыпались мелкие птицы. Мелкие и мертвые. А вокруг кругом мечутся в большом количестве еще мелкие птицы. Мелкие и живые.

Ну тут Тургенев давай палить почем зря во все стороны, только ружжо перезаряжать успевает. Ох и пришлось поскакать нам с Баратынским, уворачиваясь от дроби. Танцы под обстрелом.

Потом Тургенев признавался, мол, увижу вальдшнепа – забываю обо всем. И никого, говорит, в этот момент не замечаю, кроме вальдшнепов. Главное, говорит, всех их перестрелять. Всю налетевшую стаю. Охотничий, мол, инстинкт. Самый сильный из писательских инстинктов.

Короче говоря, бросились мы с Баратынским наутек. Камышами, камышами и домой, в Петербух, у каминов греться и дробь выковыривать. Во какие дела творятся, а ты говоришь «Полина Виардо, Полина Виардо»!

А знаешь, по какому рецепту мы уху-то сварить хотели? Не знаешь? Ну откуда тебе! Тогда слушай:

Очистив и выпотрошив налимов, вымыть и нарезать звеньями, потом нашинковать по одному корню: петрушки и одну луковицу; налить в кастрюлю сколько нужно воды, положить коренья, а когда хорошо уварятся, опустить рыбу, посолить и варить до спелости. Молоки и печенки, изрезав небольшими кусочками, положить также в уху. Подавая на стол, посыпать мелко изрубленной петрушкой и укропом. Уха из всякой другой рыбы варится таким же образом. Кроме кореньев, можно приправлять уху лавровым листом, горошчатым перцем, лимоном, нарезанным кружками; кладут также маслины.

Однажды Пушкина вызвали к царю. Царь встретил его у дверей Зимнего.