И Тахосер пошла к ним и спрашивала их, все отвечали: мы только числа, законы, силы, свойства, излияния и мысли Бога; но ни один из нас не есть истинный Бог.

Поэри появился на пороге храма и, взяв Тахосер за руку, повел ее к такому яркому свету, что перед ним солнце показалось черным, и среди этого света в треугольнике сияли неведомые слова…

Между тем колесница Фараона мчалась среди всяких препятствий, и в узких местах ободья колес царапали стены.

— Умерь бег твоих коней, — сказала Тамар, — стук колес в этом уединении может разбудить беглянку, и она снова ускользнет от тебя.

Фараон нашел основательным ее совет и, несмотря на нетерпение, сдержал порывистость коней.

— Вот здесь, — сказала Тамар, — я оставила дверь открытой; войди, я же буду сторожить коней.

Фараон сошел с колесницы и, нагнув голову, вступил в хижину.

Лампа еще теплилась и проливала свой умирающий свет на двух спящих девушек.

Фараон взял в свои могучие руки Тахосер и направился к выходу.

Когда она проснулась и перед своим лицом увидела огненный лик Фараона, то сперва подумала, что это новое видение ее сна. Но скоро ночной воздух, коснувшись ее, вернул ее к сознанию действительности. Обезумев от ужаса, она хотела крикнуть, звать на помощь, но звуки не выходили из ее горла. И кто мог бы защитить ее от Фараона?

Одним прыжком царь вскочил на колесницу обвил вожжи вокруг своего стана и, прижав к сердцу полумертвую Тахосер, пустил вскачь коней по направлению к Северному дворцу.

Тамар, как пресмыкающееся, скользнула в хижину, уселась на свое привычное место и стала смотреть на спящую Рахиль нежным, почти материнским, взглядом.

Поток свежего воздуха, вызванный быстрым бегом колесницы, скоро возвратил к жизни Тахосер. Прижатая к груди Фараона, чуть не раздавленная его гранитными руками, она едва чувствовала биение своего сердца, и на ее трепещущей груди отпечатывались твердые эмалевые ожерелья царя. Кони, которым он дал свободу, бешено мчались; медь звенела, разгоряченные ступицы дымились. Тахосер, испуганная, видела, как в смутном сне, что мимо нее неслись направо и налево неясные очертания зданий, деревьев, дворцов, храмов, пилонов, обелисков, колоссов, казавшихся фантастическими и ужасными в ночном полумраке. Какие мысли проносились в ее уме во время это бешеной скачки? У нее было не больше мыслей, чем у трепещущей голубицы, которую сокол уносит в когтях; немой ужас подавлял ее, леденил ее кровь, прерывал ее сознание. Ее руки и ноги опустились безжизненно, воля ослабела так же, как и мускулы, и если б ее не держали руки Фараона, то она упала бы на пол колесницы, как кусок ткани. Два раза казалось ей, она чувствовала на щеке горячее дыхание и огненные уста и не попыталась отстранить голову: ужас убил в ней стыдливость. При одном сильном толчке колесницы о камень, темный инстинкт самосохранения заставил ее схватить руками плечо царя и прижаться к нему, потом она снова осталась недвижимой и опустилась на его грудь, которая ее давила.

Кони направились в аллею сфинксов, ведущую к гигантскому пилону с карнизом, на котором расширялись крылья эмблематического шара; ночь стала прозрачнее, и дочь жреца могла различить, что то был царский дворец. Отчаяние овладело ею, она стала пытаться освободиться от сжимавших ее объятий, уперлась своими слабыми руками в грудь Фараона, выпрямляя их, откидываясь к борту колесницы. Бесполезные усилия, безумная борьба! Похититель, с улыбкой, медленным и непреодолимым движением прижимал ее снова к своему сердцу, как бы желая вдавить ее в него; она попыталась кричать — поцелуй зажал ей губы.