Сашкины родители любили друг друга, как могли и как умели. А потом умерли в один день. И даже в один час. В одно мгновение. Разбились на машине.
Бабушке было всё равно, кем Сашка станет. Бабушке было важно, чтобы Сашке было сыто и тепло.
Дедушке тоже было всё равно. Он был уже старенький.
Потом умерли дедушка и бабушка. По очереди.
Другой пары стариков у Сашки никогда не было. Нет, где-то и когда-то они, конечно же, были, но папа никогда и ничего про них не рассказывал. Папа появился лет в четырнадцать из ниоткуда. Зато сразу – в провинциальном станкостроительном техникуме. Потом – в столичном вузе. Там он познакомился с мамой. Сашка очень мало знала об истории своей семьи. И знать особенно никогда не хотела. Не почему-то там, а просто не возникало такого естественного желания.
Оставшись в семнадцать лет круглой сиротой, она сильно похудела, ужасно этому радуясь, – бабушка так и не научила её готовить. Впрочем, тогда Сашке было особенно не из чего. Она неплохо закончила школу и решила поступить на психологический факультет университета. Потому что туда собиралась поступать её одноклассница. Не то чтобы подруга – до Ирки у Сашки вовсе не было подруг, но единственная девочка, с которой у Сашки были более-менее вменяемые приятельские отношения. Одноклассница провалилась. Сашку приняли. Всё-таки она была сирота. Сомнительная привилегия? Кто знает… В Сашкином случае – весьма сомнительная. Она совершенно не умела жить без никого. Это странно для человека, потерявшего родителей в самом начале пути. Но Сашка – не умела. И не могла научиться. Она была не такая, отлично выучившая такие правила.
В конце второго курса она познакомилась с будущим мужем. Привлекательным молодым человеком, казавшимся ей взрослым – на десять лет старше Сашки. Он влюбился в неё. Она – влюбилась в него. К тому же у Сашки было очень туго с деньгами, как у любой юной особы, умудрившейся осиротеть в эпоху очередных перемен. Плюс её абсолютный бытовой кретинизм – сберегательные книжки на предъявителя, обнаруженные женихом в бабушкином секретере, оказались полны, но два года назад они бы были куда полнее. Ворох неоплаченных коммунальных счетов, просто-напросто складываемых Сашкой в коробку из-под обуви (когда она вспоминала, что у неё есть почтовый ящик). Деньги – мизерная стипендия куда-то девалась в день получения, – на кое-какие тряпки и скудную еду она зарабатывала, то выгуливая соседских собак, то приглядывая за соседскими детьми, а однажды даже устроилась официанткой в кафе. Но через неделю работы оказалась должна заведению. Хорошо, что хозяин кооператива был нормальный мужик – он уволил Сашку, снабдив её неплохим выходным пособием и советом никогда не устраиваться на работу ни официанткой, ни продавцом – никуда, где требуется мало-мальская способность к калькуляции. Предложил даже стать любовницей. Не часто, но за приличные деньги. Сашка отказалась. Он не обиделся. В её представлении девственницы подобные отношения были возможны только в браке и только на семейном ложе. Он крайне удивился. Не Сашкиным представлениям. Сашкиной девственности. Она пожала плечами. Он добродушно рассмеялся. Расстались друзьями. Пару раз он привлекал её побыть «нянькой» для его уже вполне самостоятельных головорезов, когда улетал с женой на отдых. И щедро оплачивал услуги. «Головорезы» относились к Сашке по-приятельски – от её тогда восемнадцати их отделяло года три-четыре. Но они боялись отца, и его слово было для них законом. «Тётя Саша» поливала цветы и следила, не устроили ли «головорезы» «из хаты бордель». Что по этому поводу думала жена кооперативщика – неизвестно. Вполне возможно, что ничего не думала. Меньше думаешь – лучше загар пристаёт.