Она перешла мост через головной арык. На нее пахнуло прохладой и сыростью.

Позади, кажется, там, где рынок, раздался свист. Анзират не обратила на него внимания: мало ли кому пришло в голову свистеть!

Теперь она шла узкой улочкой, сжатой с обеих сторон высокими глухими дувалами.

Позади опять послышались какие-то звуки. Похоже было, что по дощатому настилу провели лошадей.

Анзират представила себе, как Саттар прибежит утром домой, и лицо у него будет смущенное, виноватое… А она сделает вид, будто ей некогда…

Совсем рядом раздался шорох. Анзират вздрогнула и остановилась. Может быть, послышалось? Чепуха какая-то… И в ту же секунду через дувал перевалились и спрыгнули на улицу, чуть не сбив ее с ног, сразу двое.

Анзират не успела ни разглядеть их лиц, ни крикнуть. Они бросились на нее, заломили руки за спину и сунули в рот какую-то тряпку. Один обвязал ее веревкой, другой накинул на лицо душную паранджу.

Потом послышался конский топот. Чьи-то сильные руки подняли ее, перекинули через седло, и кони понеслись вскачь.

Пришло раскаленное сухое лето. В полдень зной, казалось, обжигал легкие. Столбик ртути поднимался до сорока восьми градусов. В городе дышать было трудно, и залитые горячим сиянием улицы будто вымерли. Но в казарме жизнь шла своим чередом. Ежедневно, вскакивая с постелей, бойцы дивизиона строились и бежали на конюшни чистить лошадей, потом — туалет, утренняя поверка, физподготовка, завтрак, политзанятия, изучение уставов стрелкового и конного дела, тактики и топографии.

Сегодня день выдался особенно жаркий. Солнце пекло немилосердно. Саттар Халилов, проводивший со взводом занятия в манеже, услышал сигнал отбоя с особенной радостью. Отправив бойцов на конюшню расседлывать лошадей, он выкурил папиросу и присел в тени. Вчера он тоже не ходил в столовую: есть в такую жару не хотелось. Его мучила жажда, и, посидев немного, он направился к уличному киоску за воротами — выпить кружку квасу.

За последние четыре месяца Саттар заметно изменился. И без того сухое лицо его, покрытое темным загаром, стало еще суше и как бы замкнутее. Щеки ввалились, глаза сделались больше, и под ними залегли тени. Весь он стал худее, тоньше и будто выше. Но удивительно! — ослабевшим он себя не чувствовал, мышцы даже окрепли, и клинком он владел по-прежнему отлично, числясь в первой пятерке дивизиона.

Когда Саттар дошел до ворот, его окликнул дневальный:

— Товарищ помкомвзвода! Это вам… — и подал небольшой замусоленный конверт.

— Мне? — удивился Саттар. На конверте не было никакой надписи.

— Да, вам, — подтвердил дневальный. — Сказано было вручить в руки самому Халилову. Я еще нарочно пошутил: у нас, говорю, два Халиловых, какому же из них? Мне ответили: тому, которого зовут Саттаром.

— Хм… Интересно! А кто же передал?

— Мужик узбек…

— Какой он из себя?

— Да обыкновенный, как и все. Не молод, в годах уже. Вот, правда, глаза его мне не понравились. Испуганные какие-то… А в остальном ничего особенного.

Халилов пересек широкую улицу и направился к киоску. На ходу он вертел конверт, рассматривал его со всех сторон и никак не мог додуматься, от кого же письмо.