«Ага, значит, я проделал тот самый путь, в котором меня сегодня заподозрили, а они перепутали порядок событий, – сообразил Непомилуев. – Значит, всё-таки сместилось время и мне предлагают пойти и стукнуть на них, потому что ничего другого мне теперь не остается».

В лагере работал дизель, и ритмичная, с тяжелыми басами музыка усиливалась равномерным жужжанием динамо-машины, как если бы так и было задумано. Студенты, веселые, довольные, танцевали на улице при свете прожектора, подпрыгивая и кривляясь перед собственными тенями на фоне белых пионерских корпусов. Павлик увидел рыжего детину, который яростно махал руками, вокруг него скакали приодевшиеся, накрасившиеся девицы в диковинных одеждах. А рыжий наяривал и наяривал, и девиц становилось всё больше, и всё звонче был их смех. И никому не было дела ни до прошедшего урагана, из-за которого сидела без света половина Московской и вся Смоленская область, ни до изгнанных из Анастасьина студентов, ни до странного небесного тела, всполошившего военных людей, ни до Павлуши с его душевными страданиями и телесными затратами. Это была кричащая, дурная, прекрасная юность, которую не мог задавить никакой труд, и если этой юности была обещана в тот день дискотека, то она состоялась бы с той же непреложностью, с какой шли старухи в церковь или засчитал несправедливый гол в ворота сборной СССР антисоветский арбитр Ван Равенс в одна тысяча девятьсот семидесятом году в раскаленной душной Мексике.

Павлик хотел подойти к своим однокурсникам и… не смог. Если бы его оставили вместе с ними, если бы Семибратскому не пришло в голову выдернуть его из этой толпы и отправить в Анастасьино… Как бы всё по-другому сложилось в его жизни. Конечно, он не узнал бы тогда Алену, но что с того, что он ее узнал?

Перед тем как войти в штаб, Непомилуев помедлил. Прикурил у похожей на Буратинку тоненькой высокой девицы и спросил, где живет комиссар. Буратинка тряхнула пышными, кудрявыми, как древесная стружка, волосами и поглядела на Павлика не сверху вниз, как смотрела она на большинство людей, а снизу вверх, и ей сделался приятен этот чудной незнакомый парень, а лицо его она в темноте не разглядела. Но если бы и разглядела, то никому не известно, что на самом деле подумала бы и что вообще думают девчонки про прыщавых парней, так ли им это важно и не извиняется ли прыщавость высоким ростом, умом и добрым нравом. Как отнеслись бы к Бодуэну, Дионисию, к Роману или к Даниле, если бы их лица были тоже отмечены печатью бурного созревания, которое не содержит в себе ничего постыдного, а напротив, обещает счастливчику долгую жизнь и неутомимую мужскую силу? И вообще, может быть, зря неразумный Павлуша из-за своих юношеских доспехов так горевал?

– Ты кто? Я тебя не видела здесь ни разу, – спросила Буратинка и прищурила глаза.

– Посторонний, – ответил Павлик сумрачно.

– Тракторист?

– Механик совхозный.

– А зачем тебе наш начальник? – насторожилась девица.

– Разговор есть. Со мной пойдешь? Мне свидетель нужен.

– К комиссару? Я чего, ненормальная? – удивилась Буратинка. – И тебе не советую. Дай человеку отдохнуть. Замучили его совсем.