Двое с половиной суток после незабываемой беседы с наркомом они провели в лесу на охраняемой даче. Это действительно была дача — пусть и ведомственная. Разум отказывался воспринимать происходящее. Но что было, то было. У каждого отдельная комната с кроватью, свой гардероб, средства личной гигиены. Небольшой холл, куда подавали еду на всю компанию. В сад выходила терраса, на ней разрешалось появляться, а также совершать прогулки в окрестностях. Стопка свежих газет, папка с грифом «Секретно» о последних событиях в стране и мире, особенно в пограничных областях — только факты, никакого пропагандистского налета. Это было важно — в одиночных камерах ликбез не проводили.
Охрана глаза не мозолила, курсировала за оградой. Убирала дачу и подавала еду статная женщина по имени Валентина — ей тоже прекрасно удавалось создавать иллюзию своей непричастности к органам. Дважды приходил врач, осматривал их, что-то записывал, выдавал пилюли и микстуры.
Кормили на убой, была даже выпивка — русская водка, сладкое грузинское вино. Сначала держались сдержанно, с подозрением посматривали друг на друга, лишних слов не говорили. После выпивки и сытного ужина наступало расслабление, они выходили в сад, рассказывали о себе.
Шелестов присматривался к людям, мысленно делал заключения. Буторин — степенный, мрачноватый. Коган — сдержанный, но любит язвить. Сосновский — побитый жизнью, но сохранил способность удивляться, какую-то непосредственность, свойственную молодым людям. Все — профессионалы до мозга костей, обладали нужными качествами, никогда не сдавали коллег и товарищей — и в этом плане Платов с Берией не прогадали.
Подпивший Сосновский расслабился, помянул о стоячем карцере, в котором провел без малого сутки, а потом об аналогичном — но в полной темноте. Коган вспомнил, как его без одежды посадили на раскаленный котел кочегарки — все зажило, но воспоминания остались. Буторин рассказал, как отплясывал в специально оборудованной комнате — пол железный, этажом ниже — котел, который жарит на полную катушку. Пол раскаляется, стоять невозможно, а ты босой, вот и приходится выкидывать коленца, танцевать до полного изнеможения. А за дверью хихикают помощники следователя, иногда спрашивают, не хочет ли враг народа что-нибудь подписать.
В следственной тюрьме в Варсонофьевском переулке Шелестов по утрам выносил свою парашу. Дорога проходила мимо помещения для исполнителей приговоров. Там всегда находились люди в форме, курили, что-то жевали, почти не разговаривали. У всех — серые лица, будто сами уже мертвецы, из помещения постоянно тянуло сивухой — невозможно без спиртного людям столь трудной профессии… Лучше не задумываться, что происходит в стране, зачем нужны все эти «посадки», пытки, повальные расстрелы. Много врагов у Советской власти, зачастую органы не могут остановиться: страдают невиновные, а главное, преданные до мозга костей делу Ленина — Сталина.
«Что нами движет? — задумывался Максим. — Служили верой-правдой, пострадали безвинно, а теперь опять в строй — да не просто так, а в особую группу, курируемую лично Берией».