– А что делать? – Он нахмурился и тоже вздохнул. – Больше у нас с тобой ценностей нет, а долги отдавать надо, пока нас на улицу не выбросили.

Старуха и слышала, и не слышала, о чем они говорят, не в силах оторвать взгляда от икон. И почему так видятся, почему так светятся? Вроде и не портреты, а живее живых; вроде листок бумажный, картинка, а от глаз никуда не денешься; вроде старики с бородами, а взор грозен и суров, но нет страха перед взором, а есть трепет и признание за ними силы и правоты. И ведь хоть в книге, хоть вроде как фотография, что ли, а все равно истина. Истина перед тобою, сама истина в очи тебе глядит, сама истина твоего ответа требует. Да, пред этим станешь на колени, этому поклонишься, а главное – не солжешь, как Дашенька-то говорила. Это живому можно солгать, мертвому – так вообще лгать принято: мол, какой был и как же мы теперь без тебя, а вот этим ликам, этим глазам, что насквозь все видят – и что перед тобою, видят, и что за тобой, тоже видят, – им не солжешь никак. Им всю правду…

– Внучек, Ларик, дай ты мне, Христа ради, иконку какую ни есть плохонькую из книжки этой, а?

Ларик что-то говорил Дашеньке, а тут будто словом поперхнулся. Помолчал, почти весело оглядев свою бабку, сказал:

– Ну, баобаб, ты и выступила!

– Дай, а? – В ее просьбе был детский страх, что непременно откажут, безмерное отчаяние от мысли, что отказ неминуем, и боязнь замолчать, оборвать просьбу: все казалось, что мало у нее слов. – Одна я, Ларик, помру ведь скоро, а одной помирать ой как страшно. Так ты дай мне иконку-то, дай, чтоб не одна я была, чтоб хоть кто-то еще в пустом дому. А ты с душой, внучек, ты вона иконы в книжках собрал, о вечном думаешь, стало быть, поймешь и меня, что нельзя, невозможно без святого жить, без глаз таких вот… А у тебя их вона сколько, целая книжка, так неужто родимой своей бабке в одном-единственном листочке откажешь?

– Да погоди, погоди! – Ларик замахал руками, беспомощно глядя на молчаливую жену. – Даш, это что она, а? Это ведь никакие не иконы, это репродукции, бабуля! Научный труд по искусству. Отпечатано на бумаге, видишь, и ничего святого нет в них и быть не может. Репродукции, бабуин, одно слово: репродукции! Да еще итальянского производства, а ты говоришь – листочек тебе. Для нас это – единственный капитал.

И опять старуха не слушала его, а что слышала – не понимала. Ясно было одно: отказал Ларик, наотрез отказал, и не будет у нее теперь иконки.

– Дед твой всю жизнь с капиталом воевал, а ты… Эх, Ларик, Ларик, деда бы хоть постеснялся.

– Был бы дед жив, я, может, и по-другому бы жил. Как знать, что бы было, если бы чего-то не было.

– Ты памяти его светлой посовестись…

– Он же шутит, бабушка! – вдруг громко сказала Даша, шагнула к старухе, обняла ее за плечи. – Он просто очень глупо шутит, вот и все. А книжку с иконами он давно вам подарил. Он специально ее сюда принес и перед вами положил. Правда ведь, Ларик?

– Ой, Дашка, я же до сих пор подонка по каплям из себя выдавливаю, – со вздохом признался Ларик. – Скотина я, да?

– Есть немножко, – улыбнулась жена. – Проси прощения, пока не поздно.