Замечания гиляков, принявших Грота, Попова и Гейсмара за сыновей капитана, задели Невельского за живое.

«И как им в голову пришло! Впрочем, будь я гиляк, могли бы быть у меня такие сыновья. Наверно, женятся у них в шестнадцать лет». Невельской вспомнил Машу.

— Гиляк! — показывая себе на грудь, сказал Питкен.

— А ваши люди живут на острове?

— На Хлаймиф? Какое племя? Народ? Там вон? На Сахалине? — спросил Попов.

— Гиляк.

— Тоже гиляки!

— Да, гиляк.

Питкен показывал, что тут всюду гиляки. Попросил бумаги и карандаш и стал чертить лиман и рисовать деревни гиляков на Сахалине и на материке, называя их. Потом показал пальцем на вещи в корме и сказал по-русски:

— Чайник.

Потом обматерился. Гребцы, сдерживаясь, давились от смеха. Он показал на ружье и сказал:

— Курок, ружье.

Невельской стал расспрашивать о гиляках и маньчжурах.

— Тебе надо манжу? — спросил гиляк. — Надо? Надо?

«Идем полтора месяца, видели разных людей, а ни единого маньчжура… Про китайцев, кажется, вообще никто не знает».

— А где живет Позвин? — Капитан показал на карту, разрисованную гиляком-географистом.

— Нету…

Питкен попросил еще бумаги. Ему дали. Питкен нарисовал северную часть лимана, мыс.

— Коль! — сказал он и добавил: — Позвин!

Позь жил в деревне Коль, на мысу Коль, на южном побережье Охотского моря.

Поднимаясь вверх по реке, шлюпки достигли длинного низменного полуострова, заросшего мелкой березой и кустарником. Полуостров протянулся с левого берега почти до середины Амура.

На обеих сторонах реки были лесистые крутые горы. Кое-где скалы торчали над водой. Место было глухое.

Над глинистым обрывом полуострова стеной стояла дикая трава. Мошка и комары роями накинулись на моряков.

— Отличное место для установки береговых батарей, — говорил Невельской офицерам, подойдя к крайней оконечности полуострова и выйдя на берег. — Пушки будут простреливать всю реку и с той стороны и с этой. Ни один корабль не войдет в Амур и не спустится вниз.

В воздухе стояла тишина. Воды Амура были спокойны. На мели виднелась шлюпка. Ее голая мачта склонилась над далеким мысом материка, ушедшим куда-то в глубь светлого неба, слившегося с морем.

На берегу — ружья, составленные в козлы, ранцы, шинели, ящики с посудой. Трещали костры. В котлах варился обед. Повар готовил закуску, раскладывая свежесоленую икру на тарелки.

— Сегодня же осмотрим полуостров, — сказал Невельской офицерам.

После обеда Невельской сидел с гиляками и матросами, курил трубку.

— Как ты, Козлов, догадался, что старик лодки нарисовал? — спросил он плечистого матроса с черными от корабельной смолы руками, с красным лицом и светлыми нависшими усами.

— Видно было, что лодки, — ответил Козлов.

— Матрос завсегда верно скажет! — подтвердил Шестаков. — Право слово, Геннадий Иванович!

— Это царь Петр, сказывают, любил с солдатами советоваться, — стал рассказывать боцман Горшков. — Когда шведский король Карла отнял у него антилерию, царь шибко призадумался. Сидит, с лица потемнел. Какой-то солдат возьми да и скажи: «Антилерию новую не трудно отлить». «Отлить-то не трудно, да меди у меня нет», — отвечал Петр. «Меди! А сколько, Алексеич, по церквам колоколов набитых! Вели-ка собрать». Он и давай у попов колокола отымать!