Джин. Конечно, спасибо.

Феба(после паузы). Ты еще посидишь, Арчи?

Арчи. Сейчас иду.

Феба. Все, наверно, устали. Я как на иголках сидела весь вечер. (К Джин.) Спокойной ночи, девочка. Не сердись на меня, я глупо себя вела.

Джин. Да что ты. Спокойной ночи. Я тебя не разбужу.

Феба. Спокойной ночи, Арчи.

Арчи. Я еще зайду попрощаться.

Феба. Спасибо, милый. Мы придумаем, где его уложить?

Арчи. Мика? Да, мы ему постелим здесь, со мной.

Феба. Он, наверно, будет совсем без сил, бедный мальчик. Ну что ж, теперь уже скоро. (Уходит.)

Арчи. Я ездил в Канаду во время войны.

Джин. Я помню.

Арчи. Нигде не мог достать темного пива, даже в Торонто. А они там клялись, что у них все как в Англии. (Пауза.) Не нашел я там никакой Англии. Как же ты все-таки пошла на Трафальгарскую площадь? Неужели тебя это все волнует?

Джин. Тогда мне так казалось.

Арчи. Как у меня с темным пивом и женщинами. Я тебе рассказывал о своей встрече с монахинями? Они только раз на меня взглянули — лица бледные, нездоровые, маленькие глазки, — только взглянули, и обе не сговариваясь перекрестились. В жизни своей я не был так польщен. Выпьем еще по маленькой?

Джин. Конечно.

Арчи. У вас тут с Фебой что-то вышло.

Джин. Ничего особенного. Она вдруг почувствовала ко мне неприязнь.

Арчи. Твоя мать меня застала в постели с Фебой. (Пауза.)

Джин. Я не знала.

Арчи. Не знаю, чего я ожидал, только мне казалось, ты отреагируешь не так односложно.

Джин. Может, ты ожидал, что я стану митинговать, как на Трафальгарской площади?

Арчи. Почему-то все мои дети считают меня развратником. А дело все в том, что я никогда не таился.

Джин. Пойдем лучше спать.

Арчи. Нет, посидим еще. Мы, кажется, оба в настроении. Ты только родилась, и твоя мать застала нас со старушкой Фебой. Бедняжка Феба, хоть бы она удовольствие получала. А твоя мать как вышла, так больше и не вернулась. Она была, что называется, человек с принципами. Знала, как себя надо вести, и на попятный никогда не шла. Так она меня и не простила.

Джин. Ты не любил ее…

Арчи пьян, он распевает и разыгрывает свои тирады, как это выходит только у пьяных, почти отстраненно и тщательно, словно дирижер, управляющий силой звука.

Арчи. Нет, любил. Любовь всякая бывает. Откуда я знаю? Она потом скоро умерла. Твоя мать все очень глубоко переживала. Гораздо глубже, чем я. Может, мы бы еще разобрались друг с другом. Я тебе никогда не рассказывал, какое у меня было потрясающее событие в жизни? Я тогда был в Канаде и несколько раз ухитрился проскочить через границу к своим знакомым в Штаты. И вот как-то раз услышал одну негритянку в баре. Ты уже, конечно, приготовилась улыбнуться своей всепонимающей английской улыбкой, потому что тебе наверняка не доводилось сидеть где-нибудь в баре среди абсолютно чужих людей за тысячу миль от своих. Но если у человечества осталось хоть немного надежды и силы, то я это видел на морде той черной толстухи, когда она завыла про Иисуса или еще про что-то в том же духе. И такая она была бедная, одинокая и несчастная, как никто на белом свете. Ну, разве еще я в тот момент. Мне такая музыка никогда особенно не нравилась, но нужно было видеть, как эта старая черная шлюха все свое сердце открывает в песне, и что-то такое происходило в душе, от чего было уже неважно, плюешь ты на людей, даже презираешь их: если может человек выпрямиться и произвести такой чистый, натуральный звук, то, значит, с ним самим все в порядке. Я с тех пор ничего подобного не слышал. Здесь-то и подавно. Так, жалкий отголосок иногда. А вот он слышал. Билли. Он слышал, как они поют, старый бродяга. Давно, конечно. Теперь такого не услышишь нигде. Да и вряд ли такое может повториться. Сейчас и чувствовать-то так разучились. Если бы только сподобил меня господь так же чувствовать, как эта старая черная сука с жирными щеками, и так же петь. Если бы у меня хоть раз так получилось, ничего бы мне было не надо. Никакого вашего бескорыстного служения делу, и этой созидательной мороки, и ваших митингов на Трафальгарской площади! Если бы я мог стать этой старой каргой! Выпрямиться, грудями громадными мотнуть вверх-вниз, вскинуть голову и заорать неслыханную красоту. Клянусь богом, я бы все за это отдал. Только куда мне! Мне теперь на все наплевать, даже на баб и темное пиво. А вот ты — смогла бы?