При виде Плакальщика по ее щекам начинали катиться слезы, ей передавалась капелька его скорби, и тогда предательски подкашивающиеся ноги несли ее прямо к железной койке, на которой тот сидел. Кровать эта служила единственным предметом мебели в абсолютно пустом помещении.

Мезира понимала, что все это только сон, но от осознания ее страх нисколько не умалялся.

И хотя она смешала листья кхат с половиной бутылки раквира, прежде чем нехотя залезть в постель, видения о Плакальщике ее все-таки настигли.

Шаг за шагом она приближалась к стенающему существу, чьи плечи неистово тряслись от судорожных всхлипываний. Когда расстояние стало совсем незначительным, Мезира вдруг ощутила, как скорбь сменяется гневом, и как бы женщина ни старалась, но рука против ее воли поднялась и протянулась к Плакальщику.

Едва ее ладонь легла на его плечо, обоняние Мезиры наполнилось вонью паленого мяса, а перед глазами заплясали образы: горящие дома, кричащие люди и огненный шквал, раздувающийся и шевелящийся, точно живой.

— Нет, — прошептала она. — Только не снова.

Плакальщик прекратил рыдать, словно только сейчас заметил ее.

Без всякого предупреждения его тело внезапно окуталось пламенем, пожирающим и руки, и лицо.

— Ты была там, — произнес Плакальщик, совершенно не обращая внимания на уничтожающий его огонь.

— Нет, я!.. — закричала Мезира, отшатываясь прочь от смертоносного жара.

— Ты была там, — повторил Плакальщик, и в голосе его прозвучал приговор.

Еще несколько секунд, и тело его обуглилось до черноты, и женщина начала задыхаться от запаха горелой плоти.

— Мертвые наблюдают, и ты будешь наказана.

— Пожалуйста, скажите, — принялась умолять Мезира, — почему я?

— Ты была там, — произнес Плакальщик, словно эти слова все объясняли. — Ты была там.

— Но я же ничего не делала. Это была не я, — зарыдала женщина.

— Ты была там.

— Я…

— Ты была там, — сказал Плакальщик, глядя прямо на нее, — и заплатишь. Вы все заплатите.

Мезира Бардгил, вопя от страха, выпрыгнула из постели, сражаясь с простыней, из которой никак не могла высвободиться. Она с грохотом повалилась на пол, лягаясь и завывая, словно безумная. Затем, зарыдав, свернулась в позе эмбриона, прижимая ладони к вискам и вонзая в кожу изломанные ногти.

Спустя несколько секунд она впилась зубами в собственную ладонь, чтобы приглушить крики, и начала кататься по полу.

Ее глаза все это время были плотно закрыты, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы поднять веки.

В комнате господствовал полумрак; ее освещал только пробивающийся сквозь тонкие занавески свет тусклых люмосфер, беспорядочно разбросанных на улице. Тихо капала вода в нержавеющей раковине и унитазе, притаившихся за перегородкой, возле которой стоял стол с наваленной кипой бумаг.

Мезира не поднималась с пола, пока ее дыхание полностью не восстановилось, а сердечный ритм не пришел в норму. Затем она встала, но, чтобы удержать равновесие на трясущихся от страха ногах, ей пришлось опереться о кровать. Ее жилистое тело била дрожь; женщина наклонилась поднять простыню и закуталась в нее.

Сон все еще был свеж в ее памяти, и, утерев слезы, Мезира направилась к столу и доверху наполнила раквиром высокий бокал. По всей поверхности стола были разбросаны листы бумаги — наполовину законченный доклад Верене Каин, описывающий эмпатические слепки, сделанные во время встречи между губернатором Барбаденом и общественными лидерами. Конечно, это было нарушением мер безопасности — оставлять документы валяться вот так, но сегодня Мезира только ранним утром смогла покинуть имперский дворец, хотя вовсе не желала проводить в обществе Барбадена ни единой минуты больше, чем было необходимо.