— Скорее, кум, я жду вас.

Это был дон Сабас, крёстный отец его умершего сына, единственный из руководителей партии, который избежал политических преследований и продолжал жить в городе.

— Спасибо, кум, — сказал полковник и молча зашагал под зонтом. Оркестр играл похоронный марш. Полковник заметил, что не хватает кларнета, и только тут до него по-настоящему дошло, что покойный действительно умер. — Бедняга, — прошептал он.

Дон Сабас откашлялся. Он держал зонт левой рукой, подняв её почти вровень с лицом, потому что был гораздо ниже полковника. Когда процессия миновала площадь, мужчины заговорили. Дон Сабас с опечаленным видом повернулся к полковнику.

— Как петух, кум?

— Живёт себе.

Тут послышался крик:

— Куда вас несёт с покойником?

Полковник поднял глаза: на балконе казармы в позе оратора стоял алькальд. Он был в трусах и фланелевой рубахе, небритый, с опухшим лицом. Музыканты прервали похоронный марш. И почти сейчас же до полковника донёсся голос отца Анхеля, что-то кричащего в ответ алькальду. Полковник напрягал слух: слова заглушались шуршанием дождя по зонтикам.

— Что там? — спросил дон Сабас.

— Ничего, — ответил полковник. — Говорит, нельзя проносить покойника мимо полицейской казармы.

— Я совсем забыл! — воскликнул дон Сабас. — Всё время забываю, что у нас осадное положение.

— Но ведь это не бунт, — возразил полковник. — Мы просто хороним бедного музыканта.

Процессия двинулась в другом направлении. Когда проходили бедную окраину, женщины, глядя на них, молча кусали ногти. А потом высыпали на середину улицы, и вслед похоронному шествию понеслись слова похвалы, благодарности и прощания, будто женщины верили, что покойник в своем гробу слышит их. На кладбище полковнику стало плохо. Дон Сабас оттолкнул его к стене, чтобы пропустить вперёд людей с гробом, а когда потом с извиняющейся улыбкой обернулся к нему, то увидел, что лицо полковника окаменело.

— Что с вами, кум?

Полковник вздрогнул.

— Октябрь, кум.

Возвращались той же дорогой. Дождь перестал. Небо сделалось глубоким, густо-синим. «Вот и кончился дождь», — подумал полковник. Он почувствовал себя лучше, но всё ещё прислушивался к своим ощущениям. Дон Сабас вернул его к действительности.

— Вам надо сходить к врачу, кум.

— Я не болен, — сказал полковник. — Просто в октябре я чувствую себя так, будто мои внутренности грызут дикие звери.

— А, — сказал дон Сабас. И простился с полковником у дверей своего дома — нового, двухэтажного, с окнами, забранными железной решёткой. Полковник направился к себе, ему хотелось как можно скорее стянуть чёрный выходной костюм. Через минуту он снова вышел, чтобы в лавочке на углу купить банку кофе и полфунта маиса для петуха.

Полковник занялся петухом, хотя в этот четверг предпочёл бы полежать в гамаке. Дождь не переставал уже несколько дней. За прошедшую неделю водоросли у него в животе пышно разрослись. Ночи он проводил без сна — не давали заснуть хрипы жены. В пятницу днём октябрь сделал передышку. Приятели Агустина — портные из мастерской, где тот работал, фанатики петушиных боёв, — воспользовались случаем и пришли посмотреть петуха. Петух был в форме. После их ухода полковник вернулся в спальню.