– Вызывай его! Вызывай твоего Вэнокана!

Я нехотя подчинилась. Сзади, на заднее сиденье, без спросу уселся Зигфрид Шерц.

– Худя! – сказала я в микрофон рации. – Худя, это я – Анна! Мы в аэропорту. Мы в аэропорту. Прием!

Какой-то посторонний разговор милицейского патруля все из того же рабочего общежития химиков вмешался в эфир:

– …Не надо его связывать. Он и так в дупель пьяный…

Громов усмехнулся мне недобро, передразнил:

– «Мы»? Сообщаешь ему, что ты не одна? – Он отнял у меня микрофон и сказал в него сам: – Всем рациям очистить эфир! Всем очистить эфир! Вэнокан! Вэнокан! Говорит майор госбезопасности Громов! Я прошу тебя – без новых глупостей! Без новых глупостей! Сдайся, мы разберем все обстоятельства дела. – Глазами Громов следил в это время за «Ту-104», который снижался к освещенной огнями посадочной полосе. За полосой, в тундре, была видна праздничная иллюминация головной компрессорной станции. – Сдайся, Вэнокан, мы разберем все обстоятельства дела по-доброму! Я тебе обещаю! Слово офицера! Прием!

«Ту-104» с правительственной делегацией, прибывшей на торжественное открытие газопровода, коснулся лыжами посадочной полосы, вздыбив за собой снежную замять. Затем, после короткого пробега, развернулся и покатил к аэровокзалу. От вокзала к самолету спешили автотрап и кортеж лимузинов и черных «Волг» горкома партии и военного начальства.

– Я – Худя Вэнокан, – прозвучало в эфире, – никакого торжественного открытия газопровода не будет. Вы меня слышите? Прием.

– Слышу, Вэнокан. Не дури. Я же тебе сказал: я гарантирую доброжелательный разбор дела. Прием! – Громов скосил глаза на соседнюю гэбэшную «Волгу», где его офицеры говорили с кем-то по своей гэбэшной рации.

– Я – Худя Вэнокан, – донеслось по нашей рации. – Пять лет назад Розанов, Хотько, Воропаев и Шерц убили мою сестру. Я поклялся тогда, что стану следователем и буду судить их показательным судом. Я был мальчишкой, однако, провинциальным комсомольцем из Заполярья, я верил в ваши лозунги и в вашу советскую законность… – Худя говорил спокойным, ровным голосом, как будто диктовал свое завещание… – Но пять лет в Московском университете и практика в ваших русских судах показали мне, что такое ваша советская законность. Если бы я начал дело против Розанова, Хотько, Воропаева и Шерца, вы бы тут же выгнали меня из милиции, однако. Таких начальников, как Розанов, лауреатов, никто и пальцем не тронет из-за какой-то ненецкой девочки! Вы хотите знать, как я убил Розанова, Хотько и Воропаева? Нет, я не убил их – я устроил им показательный суд на всю тундру, по обычаю своего народа. Да, я организовал побег зеков из лагеря № РС-549. В каждом лагере есть хоть один зек, который готов уйти в побег, потому что лебедь ждет весны, а зек ждет свободы. Я заметил таких зеков в лагере № РС-549, а остальное было делом техники, как говорят русские. Толмачев, Шиманский и Залоев согласились бежать при первом же буране. Ночью я ждал их за лагерем с упряжкой хороших оленей, теплой одеждой и продуктами. Я дал им компас, и они ушли на хороших оленях, в буран ушли за Урал, однако. Думаю, они сейчас загорают где-нибудь на черноморском пляже… Остальное вы сообразите сами. Я вместо зеков прошел на собачьей упряжке до поселка Яку-Тур, а оттуда в Салехард. Воропаев был первый. Я вытащил его, пьяного, из чума той ненецкой шлюхи, я вытащил его, потому что у нас, ненцев, не положено убивать врагов в их чумах…