Ну до того неохота мне было переть на Дальний Восток, что я спросил:

— Послушай, Тюлькин, а поближе у тебя никакого “аса” нет? Под Москвой, скажем?

— Нет, — ответил он, — под Москвой одни урки. Как социально близкие.

Вручил он мне запечатанный конверт на имя полковника Лукьянова и пожелал счастливого пути.

— Позвонил я своему генералу и доложил, как обстоят дела.

— Что же делать, — как бы посочувствовал генерал, — надо ехать, Лукич. Я тебе самолёт выбью и дам директиву по линии на предмет полного содействия. Если понадобится, то ты этого Лукьянова имеешь полномочия расстрелять на месте, а мы потом его оформим как перерожденца. — Засмеялся в трубку.

Потом я услышал, как он с кем-то переговаривается. Затем в трубке раздался хохот и снова — голос генерала:

— Вот тут мне подсказывают, как её там, карнацию, что ли, можешь ему досрочно организовать. Что-то часто стал перерождаться. Так что оформляй карнацию, но только без кастрации.

Снова раздался хохот — явно в кабинете генерала гудели близкие друзья. Я даже услышал визгливое хихиканье Аннушки-пеномётчицы. Через несколько секунд генерал, уже серьёзно, пробасил:

— Давай, лети, Лукич! А то “гулаговцы” нас на мякине проведут. Сам знаешь, какие они хитрожопые.

Под утро я вылетел на Дальний Восток с нашего подмосковного аэродрома МГБ. Спасибо Лаврентию Павловичу — он тогда стал разворачивать военно-воздушные части МГБ — и у нас была своя авиация.

В те годы ждать какого-нибудь содействия от армии было пустым занятием. Особенно после того, как мы прошлись по дачам некоторых маршалов, начиная с Жукова, и обнаружили там сокровищ наворованных, как в пещере Али-Бабы. Но это другая история.

Долетел я нормально. Всё было чётко организовано. На месте прибытия ждал гидросамолёт, который доставил меня на озеро всего в двадцати километрах от той зоны, где, по моим сведениям, должен был в этот день находиться полковник Лукьянов.

Под началом Лукьянова были зоны, территория которых во много раз превышала Голландию и Бельгию, вместе взятые. Сам он обосновался в довольно крупном райцентре, поближе к железной дороге, где находились главная комендатура и основные службы этого куста лагерей. Куст Лукьянова был частью гигантского феодального домена — Дальлага, раскинувшего свои владения от Колымы до Амура.

В районном центре, где находилась лукьяновская комендатура, уже не было ни райкома, ни исполкома. Всех поглотила зона. В качестве власти выступала одна комендатура.

О зоне судят по её центральной вахте, и, судя по всему, та зона, к которой мы подъехали на американском джипе, была показательно-образцовой. По арке над несколькими рядами колючей проволоки алели слова: “Труд в СССР — дело чести, доблести и геройства!”. Ниже красовался портрет товарища Сталина, украшенный яркими цветами.

Через ворота, колоннами по четыре, шли зеки, хором исполняя самую популярную в ГУЛАГе песню: “Я второй такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!” Эта же песня гремела через громкоговорители, установленные на крыше административного барака. Конвой с огромными овчарками пересчитывал колонны, принимая зеков у внутренней охраны.