— Это не имеет значения! Господь видит нас, и никогда не поздно поднять на него глаза! Тем более на смертном ложе!.. Батюшка здесь, ждет! Я позову!..

— Все ложь… Никто нас не видит с небес… Там — холод.

— Но как же иначе вы освободитесь от грехов?! — взмолилась Лидия Игнатьевна.

— От грехов?.. А я — грешен? Вы верите, что на моей совести есть дурные поступки?

Она смутилась, чуть отпрянула от постели.

— Не знаю… Священник заходил сюда, когда вас корежило. Сказал, не все так, как нам кажется… И молится сейчас, чтоб взять на себя…

— Отошлите его, не нужно. — Академик привстал. — Я не верю… А этот человек… Палеологов… Он ведь знает… Исследователь. Почему он ушел?

— Вы попросили, — насторожилась сиделка. — Мы выдворили его…

— Верните… Отыщите его и верните.

— Простите… Но это ужасный человек! Совершенно неинтеллигентный… Да просто садист!

— Судье нельзя иначе… когда он перечисляет грехи.

— О чем вы?..

— Да… Не все так, как нам… Я сделал много дурного. Никто не знает, как много…

— Пожалуйста, не говорите ничего, нужно отдохнуть.

— И перед тобой я грешен… помнишь?

Лидия Игнатьевна встала с колен и присела на край постели, несмело взяв его руку.

Их любовь началась сразу же, как Лидочка появилась в ЦИДИКе. И это было естественно: она смотрела на мэтра с благоговением, — а вот как он заметил ее среди доброго десятка таких же молоденьких и заранее влюбленных, не знал и сам. Увидел в приемной, неожиданно для себя позвал в кабинет, битый час талдычил что-то о строгих правилах учебы, серьезном поведении в общежитии, и так же внезапно удостоил особым вниманием — назначил себя руководителем. А когда они опомнились, об отношениях маститого, авторитетного ученого и какой-то аспирантки знали \же не только в парткоме, а много выше. И много ниже — в семье.

Он не посмел разрушить устои своего положения, она же, навсегда очарованная гением мэтра, не нашла в себе силы оторваться и, не защитив диссертации, навечно пошла служить ему верно и целомудренно.

Сейчас она знала, о каком грехе он сказал, и бывали моменты, когда Лидия Игнатьевна незаметно для окружающих переживала за себя, плакала от одиночества, по ушедшей молодости, но никогда не жалела о своей судьбе.

— Я была счастлива, — проговорила искренне.

— А я чувствую… И всегда чувствовал. На моей совести… Прости меня.

— Покаялись бы перед батюшкой, — вздохнула она со всхлипом. — Не сильна я в духовных делах. Сама не знаю, что грешно, а что… Лучше молиться буду за вас, как умею…

Мастер откинул голову и закрыл глаза, а сиделка испугалась, подумала: новый приступ, — и начала привязывать руки к кровати, однако он приподнял голову.

— Не распинайте меня… Я слушал голос… Потребность в покаянии… Да-да… Нет, священнику не скажу. Не верю посредникам… Лгут. И нам, и… кому служат.

— Ну зачем же вы так? Есть истинные служители, монашествующие. Батюшка… он монах. Ей-богу, как святой…

— Не встречал…

— Вы поговорите с ним и сразу увидите! Я все-таки позову! — Она с оглядкой пошла к двери. — Он примет вашу исповедь!

— Не делайте этого… Ничего не делайте против моей воли!