Космач не испытывал ни разочарования, ни жалости, однако тревожное чувство потянуло из дома: чудилось, будто там, в буранной мгле, кто-то зовет его, кричит и просит помощи. Набросив полушубок, он выбежал на крыльцо — нет, вроде бы все спокойно, если не считать свиста и хлопанья ветра да ржания коня в стойле…

Космач работал объездчиком газопровода, конь был хоть и казенный, но избалованный и оттого наглый, попробуй не напоить или сена не дать, когда захочет. Из вредности не один раз изгрызал в прах не только ясли, но и двери, а вырвавшись на волю, жевал все подряд — от белья на веревке до сетей, развешанных для просушки. Но при этом имел экстерьер чистейшего арабского скакуна, ноги тоненькие, копыта стаканчиком, головка маленькая, нервная, все жилы на виду, а как понесется на воле, смолистые, блестящие грива и хвост переливаются на ветру, искрятся — загляденье. А заседлай и сядь верхом — мерин мерином, в рысь не разгонишь, Космач о его круп две плети истрепал, вдоль газопровода все кусты изломал на вицы, хоть застегай его, голову опустит и бредет, словно каторжник. Говорили, что за один внешний вид он несколько лет работал на племзаводе. но когда выяснилось, что и потомство от него ничуть не лучше, то списали и продали в охрану газопровода. Там же за его неумеренную любовь к кобылицам и бродяжничеству на этой почве несколько раз хотели подкастрировать, однако жеребец невероятным образом чувствовал это и накануне срывался в бега.

И все-таки было одно качество положительное, хотя совсем не конское: вместо цепного пса выпускай во двор, чужого почует раньше собак и к дому близко никого не подпустит.

Возможно, потому и прозвище носил собачье — Жулик.

Зимой дорогу вдоль трубопровода не чистили, приходилось обход делать на лыжах и воевать с лесорубами, которые таскали хлысты на тракторах прямо через нитку и где попало. Так что конь отъел себе задницу (скоро в двери не протолкнуть) и все время рвался на волю, но выводить его для проминки без веревки было опасно, все из-за его стремления к воле: бывало, по неделе приходилось искать, и все бесполезно. Обычно Жулик возвращался сам. когда нагуляется, и из-за своей внешней красоты приносил то чужой недоуздок, то веревку на шее или вовсе дробовой заряд в холке.

И все-таки с ним было хорошо, не так одиноко и есть о ком позаботиться…

Сейчас жеребец трубил во всю глотку и барабанил ногами по деревянному полу: в самом деле пить просил или чуял кого-то?..

— Ты что это, Николаич? — Комендант появился внезапно, словно и не уходил. — Испуганный какой-то… Не заболел ли?

— Нет. От твоего признания отойти не могу.

— Я сказал, как было. Так что не обижайся.

— Так ты где служил, что-то я не пойму? На Кубе или стукачом в КГБ?

— Извини, я служил в военной контрразведке! — позванивающим голосом отчеканил Комендант. — И не нужно меня сравнивать со стукачом.

— Почему же тебя приставили за мной следить?

— Им другого агента сюда посадить трудно. Вот и вспомнили про меня, и здесь разыскали…

— Не ожидал от тебя, Кондрат Иванович…

— Что ты не ожидал? — вдруг задиристо спросил Комендант. — Да если бы ты сюда не переехал, я бы жил спокойно. И никто бы не доставал! Между прочим, я поэтому в деревне поселился. А тебя черти принесли!..