В назначенное время Землянов не пришел. Опоздания не могло быть в принципе, старый дипломат никогда себе этого не позволял. И все-таки Палеологов выстоял у парапета еще пятнадцать минут сверх обычных, «прощаемых» пятнадцати.

От набережной Невы к дому мэтра он пошел пешком. В этом что-то было — передвигаться на своих ногах! Мысли становились неторопливыми, как-то незаметно складывались в один длинный ряд, и сразу же становилась заметной и выразительной их логика.

Или полное ее отсутствие.

Возле парадного Землянова стояла неотложка и две милицейских машины. От одного их вида на душе стало пусто, как уже было, когда он продал Космача Матрешнику с Арбата.

— Узнай, в чем дело. — Он сел на низкий заборчик, длинные полы пальто упали в грязь.

Телохранитель сунулся к машинам, на минуту задержался возле «скорой».

— Суицид, — сообщил он. — В тридцать первой квартире.

Палеологов понимал: входить сейчас туда глупо, бессмысленно и опасно, сам мэтр никогда бы этого не одобрил, однако ноги понесли сами, как по местам детства.

Возле открытой двери курили санитары в голубых халатах.

— Вам туда нельзя. — Телохранитель попытался заслонить собой вход.

В передней и зале толклись какие-то люди, будто в музее, с любопытством рассматривающие экспонаты. Землянов оказался в комнатке, где принимал Палеологова в прошлый раз. Он сидел в кресле, опустив голову, в руках, лежащих на коленях, был маленький пистолетик, и создавалось впечатление, будто он сидел тут, играл и, наигравшись, заснул.

Только почему-то на столике перед ним стояла ритуальная глиняная чаша, чуть ли не доверху наполненная жженой бумагой, и в комнате еще пахло гарью. А под ногами валялись все четыре заповедных сосуда с варварски срубленными горлышками. Палеологов машинально поднял один из них и обнаружил, что затычки сделаны из туго скрученной газеты, которая торчит с обратной стороны.

Если там и были джинны, то они, наверное, витали где-нибудь здесь же…

Какой-то утлый человечек, возможно, следователь, сначала прогонял, потом что-то спрашивал у предводителя; и тот что-то отвечал, не вдумываясь в слова, и единственное, что запомнилось, — самоубийца не оставил предсмертной записки, и потому совершенно неясны мотивы содеянного.

Эта записка нашлась спустя несколько часов в квартире Палеологова. Она торчала из факса, скрученная в трубочку, как пробка для сосуда с джинном. Написанная от руки, она была такой же короткой, как рекомендательное письмо академика, найденное у Космача, но или аппарат забарахлил, или Землянов после своего сообщения запускал просто чистые листы, — на записку израсходовался весь рулон бумаги.

«Генрих, прости меня. Я давно чувствовал, что мы попали под контроль, и пытался выяснить, под чей именно. Недавно получил косвенные доказательства, что профессор Желтяков побывал у академика перед его смертью и теперь уверен: получил из его рук розу и крест. Письмо Барвина поставило последнюю точку. Профессора я привлек к нашему делу с самого начала как эксперта и советника. Втащил троянского коня. Сам все погубил, искупление возможно лишь кровью. Это не малодушие. Не имею права больше советовать тебе, но лучше дело законсервировать лет на двадцать, вывести из-под контроля хотя бы княжну. Чтоб потом начать сначала. Ты мутант, ты живучий и все выдержишь. Прощай. Г.М.Землянов».