Тут под окнами Кремля раздался веселый голос:

— А вот камо петрушка, укроп, кинза! Лючший зэлэнь, налетай, покупай!

— Камо! — закричали все хором и бросились на улицу. У кремлевской стены с лотком зелени и правда стоял давно потерянный Камо-Тер-Петросян, отважный исполнитель эксов. Оказалось, он долго маялся в немецкой лечебнице, потом сумел бежать, добрался до родной Армении, но не поладил там со взявшими власть дашнаками и опять побежал в Москву. Без лишних слов ему доверили охрану Инессы, вручив заодно чемодан с золотом для установления на всем Кавказе советской власти. На всякий случай — мало ли как годы скитаний повлияли на человека? — Кобе велели следить за ним. Усердно кланяясь, дурачок согласился.

Под перестук колес Инесса сладко заснула. Ей снилось, что они с Ильичом снова в Женеве, им хорошо вместе, и тут же Надя, Луначарский, Шурочка Коллонтай, и все такие добрые и веселые, даже страшный Феликс улыбается, и все пьют шампанское и говорят: «Давайте не поедем в эту холодную Россию, пусть она живет спокойно, без всяких революций!» Разбудил ее робкий стук в дверь. Инесса не желала расставаться с приятным сновидением, но стук раздался снова, уже громче.

— Да-да, войдите! — отозвалась она. В дверь купе просунулась голова Кобы, почему-то в фуражке проводника.

— Таварыщ Инэсса, нэ жэлай ли чай, чурчхела, мандарин?

— Спасибо, товарищ Коба. Если можно, принесите чаю.

Коба принес вместо одного стакана чаю два и по-хозяйски расселся напротив, шумно отхлебывая и исподлобья поглядывая на нее желтыми волчьими глазами. Инессе стало неуютно, и, чтобы рассеять напряженность, она спросила:

— А у вас, товарищ Коба, остались на Кавказе родные?

— Мамка старый, — сказал Коба, наморщив низкий лоб и словно что-то припоминая. — Гори жывет.

Инесса не знала, что это название города, и решила, что мамка, мол, живет в горе — и немудрено, с таким-то сыном.

— Жэна помер, сын Яшка, — продолжал дурачок. — Нарком нужен другой жэна, красивый.

— Конечно, вы мужчина видный и при должности. За вас любая пойдет, — она по привычке пыталась кокетничать, чтобы обратить разговор в шутку. Но желтые глаза Кобы оставались серьезными.

— Любая нэ нужэн. Баба глупый, жадный. Таварыщ Фэликс вэрно гаварыт: «Плох тот революционер, который отдает себя семье. Партия — это орден меченосцев, и в ней нет места личным привязанностям». — К изумлению Инессы, эти слова были сказаны безо всякого акцента... вернее, со слегка шипящим польским акцентом Дзержинского. — Удывылась? — Коба вновь заговорил своим привычным голосом. — Думала, Коба дурак, да? Всэ думают, и пускай. Коба еще им пакажэт. Ильич старый, скоро Ильич нэт — а Коба есть. Таварыщ Инэсса будэт новый муж.

— Да что вы себе позволяете? — не выдержала Инесса. — Еще слово — и я позову товарища Камо. Тогда все узнают, какие гнусные предложения вы мне делаете!

— Нэ надо, нэ надо, — забормотал Коба и выскочил из купе, не допив чай. Инесса поскорее заперла задвижку и села смотреть в окно, за которым тянулись бесконечные южнорусские степи. После Ростова она уснула и увидела продолжение того же сна, где ее окружали добрые большевики в чистых сорочках. Среди них был и Коба, одетый в костюм опереточного горца и держащий в руках блюдо с мандаринами. Он не говорил гнусностей, а только улыбался и повторял «Харош, харош».