Почти бегом спускаясь мимо казарм по склону, молодая женщина и ее компаньон за несколько минут дошли до порта. В такой поздний час там было пусто и тихо.

Только за немыми фасадами плакала цыганская скрипка в какой-то таверне и раздавалось кошачье мяуканье. И вот уже почерневшие стены старой цитадели возникли перед беглецами.

— Я надеюсь, что их согласятся отпустить в неурочное время, — с тревогой отважился заметить Жоливаль.

Но категорический жест Марианны призвал его к молчанию. Молодая женщина уже устремилась к часовому, который, прислонившись к своей будке, спал стоя, демонстрируя выработанную привычку сохранять равновесие. Она энергично встряхнула его и, когда он с трудом приоткрыл один глаз, сунула ему под нос бумагу, чтобы он мог увидеть в свете висевшей над его головой лампы подпись губернатора.

Солдат, конечно, не умел читать, однако украшавший бумагу императорский герб был достаточно убедительным, так же как и жесты этой молодой дамы, которая явно хотела войти в крепость, повторяя, что ей необходимо увидеть коменданта.

Не желая себе в этом признаться, Марианна была не менее взволнована, чем Жоливаль. Комендант и в самом деле мог отказаться освободить заключенных среди ночи, и, если бы он был брюзга и педант, он мог также потребовать и подтверждение… Но вероятно, в эту ночь Провидение было на стороне Марианны.

Часовой не только мгновенно бросился бегом в крепость с бумагой в руке, но даже никого не позвал на свое место, и оба посетителя проникли следом за ним во двор, абсолютно темный, похожий на дно колодца. Из караульного помещения не доносилось ни единого звука, и, очевидно, там все спали. Русско-турецкая война закончилась, и беспокоиться было не о чем.

Марианна и Жоливаль на мгновение остановились, прижавшись друг к другу, перед лестницей, ведущей к коменданту. Их сердца тяжело бились в одинаковом ритме, ибо обоих терзала одна мысль: увидят ли они сейчас своих друзей или наряд солдат, которые препроводят их к офицеру для дачи объяснений?..

Однако эту ночь комендант цитадели проводил довольно бурно в полном очарования обществе двух полуобнаженных татарских гурий, которых он не имел ни малейшего желания покинуть хотя бы на минуту. На зов часового он слегка приотворил дверь, бросил взгляд на бумагу, которую солдат держал, безукоризненно стоя навытяжку, отчаянно выругался, но, узнав подпись губернатора и убедившись, что приказ составлен недвусмысленно и обязывает освободить «немедленно» людей с американского корабля, он не стал утруждать себя расспросами.

Даже весьма обрадованный возможностью избавиться от нахлебников, чье содержание становилось слишком накладным, он поспешил в свой кабинет, даже не удосужившись сменить костюм Адама более современным, торопливо подписал освобождение из-под стражи, выкрикнул несколько приказов солдату, добавил, чтобы его больше не беспокоили, и устремился в свою комнату, чтобы вновь погрузиться в нирвану.

Солдат кубарем слетел во двор, сделал знак иностранцам следовать за ним и направился к огромной железной решетке, которая закрывала доступ во внутренний двор тюрьмы и, освещенная двумя факелами, являла собой исключительно зловещее зрелище. Там он остановил их и вызвал двух охранников, которые с помощью ворота подняли решетку.