– Ты прав, – без энтузиазма согласился Шарп, поскольку не верил в предрассудки майора. Тем не менее, он хотел знать мнение Харпера, ибо его мучила совесть за скороспелое решение. По какому праву он собирался вести этих людей в бой? Его долг состоял в том, чтобы вывести их из опасности, а не бросать на штурм города. Его толкала жажда приключений, и он хотел выяснить, знакомо ли это чувство Харперу. Выходило, что да, а значит, и остальные зеленые куртки испытывали подобное.

– Ты считаешь, стрелки будут драться? – прямо спросил Шарп.

– Один или два поднимут бучу. Гэтейкер разноется, но я выбью его проклятые мозги. Вот еще что. Они захотят знать, ради чего они сражаются, сэр. – Ирландец помолчал. – Почему, черт бы их побрал, они называют эту штуку хоругвь? Это же флаг, будь он проклят.

Шарп улыбнулся. Накануне он задал этот вопрос майору.

– Хоругвь – не флаг. Это длинное знамя, которое вешают на перекладину шеста. Старинная вещь.

Наступило неловкое молчание. Как незнакомые собаки, сержант и офицер порычали друг на друга, установили мир и теперь соблюдали осторожную дистанцию.

Шарп нарушил молчание, кивнув в сторону долины. На дороге показались люди. Это были крестьяне из владений графа де Моуроморто: пастухи, землекопы, кузнецы, рыбаки, скотоводы.

– Сумеем мы сделать из них пехоту за неделю?

– А должны, сэр?

– Майор даст переводчиков, и мы приступим к учебе.

– За неделю? – изумился Харпер.

– Ты же веришь в чудеса? – весело спросил Шарп.

Харпер разгладил нашивки и улыбнулся:

– Верю, сэр.

– Тогда за работу, сержант.

– Черт меня побери. – Впервые Харпер услышал, что к нему обратились как к сержанту. Это его потрясло. Затем он смущенно улыбнулся, и Шарп, прошедший через подобное, понял, что в глубине души ирландец польщен. Он мог протестовать против нашивок, но они являлись признанием его заслуг. Несомненно, ирландец понимал, что другой кандидатуры в роте нет. Теперь у Харпера были нашивки, а у Шарпа был сержант.

Им обоим предстояло совершить чудо.

По вечерам стрелки пели песни у костра. Не бравурные боевые марши, от которых мили тают под сапогами, а грустные меланхолические мелодии родины. Они пели об оставленных девушках, матерях, доме.

Каждый вечер у крепостной стены, где поселились добровольцы Вивара, загоралась цепочка костров. Люди пришли со всего владения Моуроморто. Они разбили лагерь возле каштановой рощи у ручья, построили деревянные хижины и вырыли землянки. Это были крестьяне, привыкшие испокон веков повиноваться боевому кличу. Их предки поднимались на борьбу с маврами. Такие мужчины не оставляют женщин, и по вечерам между кострами мелькали тени в юбках, а из землянок и хижин раздавался детский плач.

Шарп слышал, как Харпер предупредил стрелков насчет соблазна:

– Если кто прикоснется к бабе, я развалю ему голову, как проклятое яйцо!

Проблем не возникало. Шарп не переставал удивляться, с какой легкостью Харпер употребляет ненавистную ему власть.

Днем было много работы. Тяжелой, срочной, призванной выковать из поражения победу. Священники составили карту города, на которой Вивар пометил линии обороны. Новости о французах поступали ежедневно. Их приносили беженцы, сумевшие вырваться с захваченных территорий; они же рассказывали об арестах и расстрелах.