В электрическом свете, залившем прихожую по мановению Петиного пальца, он увидел распростертого на полу чернявого мужчину, того самого, который утром манил его к себе на пустынной дороге, предлагая самому подставиться под автоматную очередь. Тогда он скалил свои сверкающие фиксы. Теперь один выбитый золотой зуб прилип к его подбородку, залитому густой кровью. Автомат тоже никуда не делся, валялся поодаль, а без него чернявый выглядел слабым, жалким и беззащитным мужичонкой лет пятидесяти, в котором, столкнись с ним нос к носу в обычной обстановке, и не заподозришь лихого разбойничка.

Петр смотался в комнату и быстро оделся, не спуская глаз с тщедушного противника. Догадываясь, что в квартире засиживаться больше ни к чему, натянул куртку, снова вооружился гантелью и осторожно пнул ботинком распростертое на полу тело:

– Ну, ты! Кончай придуриваться!

Мужичок приоткрыл глаза и поискал мутным взглядом того, кто к нему обращается. Обнаружив перед собой Петра, он ничуть не удивился, а только выплюнул очередной золотой зуб и страдальчески шмыгнул распухшим носом.

– Граблю сломал, – пожаловался он, слегка пришепетывая по причине частичной утраты четкости дикции.

Петр успел бросить недоумевающий взгляд по сторонам, прежде чем сообразил, что речь идет о руке, которую чернявый бережно прижимал к тщедушной груди.

– Так тебе и надо! – выпалил он. – Зачем приперся? Я что, в ментовку побежал показания давать? Нет! Я домой пришел и спать лег. А ты опять со своим автоматом лезешь! У, гад!..

Петр мстительно замахнулся, заставив мужичка проворно заслониться уцелевшей рукой и затараторить успокаивающим тоном:

– Братишка! Ты что, братишка! Хорош меня по балде долбить. Я не дуб, ты не дятел.

– Любоваться на тебя прикажешь? – спросил слегка поостывший Петр. – Зачем шефа моего убил? С кого мне теперь зарплату получать, с тебя?

– Зарплату? – Мужичок вдруг стал таким озадаченным, что даже кровь, набегающую изо рта, перестал сплевывать на пол. – Тебе разве всего этого лавешника хрустящего мало?

Теперь наступил черед Петра удивляться:

– Какого еще лавешника?

Мужичок странно посмотрел на него и осторожно спросил:

– Ты, что ли, не в курсах? Разве вы не вместе за бугор намылились?

– А ну, кончай загадками говорить! – рассердился Петр, снова занося гантель. – Лавешник какой-то выдумал! Вот дам сейчас по башке, чтобы не умничал! Насмерть зашибу!

Он не слишком-то и притворялся, между прочим. Хотя чернявый изъяснялся вполне доходчивым языком, в его манере общения проскальзывало что-то блатное, пальцы его рук синели наколками, а от него самого исходил тот самый гниловатый душок зоны, который патологически ненавистен выросшим на воле деревенским жителям. Нет у блатаря более опасного естественного врага, чем деревенский мужик, доведенный до крайности. И состояние у Петра было примерно такое, как у загнанного в угол бугая, готового растоптать или поднять на рога преследующего его волка.

– Э! Э, братишка! – забеспокоился чернявый. – Погоди железякой махать! Кузнец какой выискался! Я ж человек маленький, подневольный. Стингер весь этот зехер затеял, с него и спрашивай.