Внутри комнаты, которая была целью нашего похода, еще слабо мерцали угольки от жалкого костра, который мы разожгли сегодня днем, а под потолком висели облачка дыма. Мы уселись возле стены в дальнем углу и стали ждать. Было что-то жутковатое в окружавшей нас тишине – казалось, уже много лет не нарушал ее ни один звук, ни один голос. Это была неподвижность заброшенной всеми тюрьмы, куда никогда не проникает солнце и где не существует деления на времена года. Прижавшись спиной к холодной стене контрфорса, я думала о том, какой же страх, должно быть, наводила эта темнота на безумца – бедного дядю Джона. Быть может, он лежал на том самом месте, где сейчас сидела я, и с расширенными из-за темноты зрачками шарил руками в пустоте…

Затем моего плеча коснулась Мэтти, и камень сзади меня шевельнулся. Я ощутила спиной столь памятную мне струю холодного воздуха. Моему взору открылись зияющая дыра и узкая лесенка. Мэтти зажгла свечу, посветила на ступеньки, и я увидела его: он стоял там, лицо, руки, плечи у него были выпачканы в земле и в сумрачном свете это делало его похожим на вставшего из могилы мертвеца. Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то жуткое.

– Я боялся, что вы не придете, – сказал он. – Еще несколько часов, и было бы слишком поздно.

– Отчего же?

– Нехватка воздуха, – ответил он. – По этому проходу и собака с трудом бы пролезла. Я не слишком высокого мнения о твоем Рашли как об архитекторе.

Я наклонилась, пытаясь разглядеть что-нибудь во мраке. Дик стоял позади него, такой же бледный, как и отец.

– Четыре года назад все было по-другому, – сказал он.

– Давай-ка сюда, – сказал Ричард. – Я сейчас тебе все покажу. Тюремщик должен знать, куда он запирает своих узников.

Он взял меня на руки и, пятясь, стал спускаться по лестнице, пока не очутился у самой кельи. В первый и последний раз видела я эту потайную комнату, устроенную под контрфорсом: шесть футов в высоту, четыре в ширину – она казалась не больше кладовки, а липкие стены были ледяными. В углу стоял табурет, а рядом валялась миска с деревянной ложкой. Все это было покрыто плесенью и паутиной, и я подумала о последней трапезе безумца, состоявшейся в этом закутке четверть века назад. Над табуретом висела вконец изношенная веревка, а за ней открывался подземный ход: круглый лаз высотой восемнадцать дюймов, в который нужно было протиснуться человеку и потом долго ползти, если он хотел добраться до другого конца.

– Не понимаю, – сказала я, охваченная дрожью. – Так не должно было быть. Иначе Джонатан никогда бы не смог ходить по нему.

– Фундамент дома обрушился, – сказал мне Ричард, – и частично перекрыл проход. Когда им пользовались регулярно, его, по-видимому, время от времени расчищали при помощи кирки и лопаты. Вот уже много лет, как никто сюда не спускался, и природа вновь вступила в свои права. С сегодняшнего дня я буду называться не лисом, а барсуком.

Дик, бледный, напряженно смотрел на меня. Что он хотел мне сказать? О чем я должна была догадаться?

– Отнеси меня обратно, – сказала я Ричарду. – Мне нужно с тобой поговорить.