Наконец-то!

«За воеводу. За крылья Поморника, царствующие над морем и сушей…»

Светел даже сбросил за спину куколь. Его распирало внутренним жаром, крутящиеся хлопья таяли на лету, не достигая волос. Опёнок не мог видеть себя со стороны, лишь жалел с безумным молодым пылом, что на него шёл не Лихарь. Не Ветер.

– Мир по дороге, местничи, – вежливо приветствовал он подходивших.

– И тебе путь-дорожка, – без большой охоты поздоровался страшный дядька Мешай. Крепкий парень явно не просто так стоял на пути. – Тебе, чужой чуженин, что за дело до нас?

Светел улыбнулся во все зубы.

– Нетрудно ответить. У Путилы в кружале нынче скамьи поломались, столешники истрепались, пиво не задалось. Вас он в другой день ждёт, не сегодня.

Светел долго обдумывал своё слово. Чтоб звучало понятно, да не слишком обидно. Получилось средненько. Братья Гузыни, правда, озадачились, соображая, с чего бы такой бессчастный выдался день. Дядька Мешай грозно поубавился в росте, зато в плечах как будто раздался:

– Сам отколь взялся, говорю?

– Где вчера был, там завтра не будет. А твоего, Мешай, прозвания Путила вовсе поминать не желает.

– Не соплив ты, малец, добрых людей учить, по которой половице ступать?

– Учат тех, кто слушает, – сказал Светел. – Иные и ласкового совета не понимают.

Рубец на лбу Мешая вздулся уродливым червяком. Омуток позволял с лёгкостью миновать наглого паренька. Всего дела – шаг-другой в сторону отступить. Не за полы же он их ловить будет. Однако бывший надсмотрщик отступать не привык. Обойдёшь, побрезговав сбить, – кто-нибудь непременно скажет: не тот стал Мешай. Порастерял силу. Обмяк. Забоялся юнцу вежество преподать.

Он повёл глазом через плечо, нашёл четвертуню:

– Сходи, Хвойка.

Меньшой, самый бодрый телом и разумом, с готовностью присел расстегнуть юксы. Светел постиг его намерение так, будто оно уже состоялось. Хорошо жить на миг вперёд супостата! Вот Гузыня прянул вперёд, но куда дню вчерашнему день завтрашний догонять! Жарая голова уплыла в сторону, очень неудобную для удара. Хвойка поскользнулся, холостой замах развернул его… в лицо косо ринулся снег. Лесовику ловкости не занимать! Парнище мигом вскочил. Озлобленно кинулся мстить за нечаянное падение.

«Прав был атя! Пока силён не поднимешься, слушать не захотят…» Вдругорядь Светел приложил недруга уже как следует, об твёрдый череп загривком. Чтобы полежал, отдохнул.

– Ты нашего младшенького не замай, – встрепенулись Гузыни. Без дядькиного слова начали сбрасывать путца.

– Угадали: меня, если что, Незамайкой нынче ругают, – сказал Светел. – А ты бы, Мешай, хоть сестру свою уважил, их родившую.

Хвойка ёрзал на снегу, искал воздуху. В сипящий рот втягивались белые хлопья.

– Слыхали? – оглянулся бывший надсмотрщик. – Вы, говорит, мамоньку плохо чтите!

– Мы не чтим?

– Он сказал?

– Да его мамка нашей родимой ножки мыть не годится!

– Что, что он там про мамоньку вякает?

– Гово́рю дикомытскую поди разбери.

– Он что сказал? Не ува́жу?

– А на рыло андарх!

«Насядут скопом, не выстою. Надо, чтоб не насели…» Длинные руки первака сгребли пустое облачко снега. Светел пролетел сквозь вражий приступ, как дядя Летень учил. Другак, начиная улыбаться, всё смотрел туда, где медленно смыкались пятерни старшего. Успел ли понять, что за вихорь метнул его на спину брату? И обоих – на четвертуню, наново лишив того воздуху? Третьяк вроде что-то подметил, затеял повернуться навстречу. Зря! Лучше б вверх выпрыгнул! Светел кувырком влетел ему под ноги. Разгон взял своё – матушкин любимец упорхнул в общую кучу. Даже помогать не занадобилось.